По щелчку - Лана Ива

Наш ребёнок.

Я плакала от счастья, от шока, от непонимания, как на этом выжженном поле вдруг начала прорастать зелень. Потому что в хаос, где я больше не верила в свет, кто-то вложил искру. Жизнь, которую я считала уже невозможной взрастить, оказалась внутри меня.

Благодаря Тео.

Это было настоящее чудо, не иначе. Напоминание о любви, которую я пыталась похоронить под слоями боли, обиды, самозащиты. Но она всё равно нашла путь.

Чёртов Теодор Маршалл. Ты как знал, когда переводил мне свои грёбаные миллионы.

Но Тео подарил мне гораздо больше, чем миллионы – он подарил мне новый смысл. Новую жизнь.

И что же мне теперь делать?

Глава 39

2 февраля. Прошло два с половиной месяца, а если точнее – 79 дней с тех пор, как я последний раз воочию видел Ханну. И всё это время она была в моей голове, в снах, в каждой случайной мысли.

Я пытался жить дальше, но Ханна была как та самая песня, которая застревает в голове. Только вместо слов – её голос. Вместо мелодии – воспоминания.

После того звонка – того, где она узнала о переводе и пришла в ярость – мы не общались до самого Рождества. Первой не выдержала мама. Она позвонила Ханне, едва в Нью-Йорке наступило утро, просто чтобы пожелать счастливого Рождества. Они проговорили больше часа, и я до сих пор не знаю, о чём. Спрашивать не решился. Было это уважением к их разговору или обычным страхом услышать, что я там всё ещё ненавистная и запретная тема – не имеет значения. Но вскоре после этого звонка Ханна написала мне. Короткое, сдержанное поздравление. Но даже оно оказалось глотком воздуха – сигналом, что лёд между нами начал чуть-чуть трескаться.

1 января Ханна снова написала. Поздравила с Новым годом, спросила, как я и как там Бэтмен. Я отправил ей пару фото – пушистый засранец, как всегда, устроился на моих плечах, уверенный, что это его личная лежанка. В ответ Ханна засыпала меня смеющимися смайликами, а через несколько секунд прислала своё фото, на котором она обнимала мопса. Маленького, четырёхмесячного мопса по кличке Робин. Девочка Робин. Ханна написала, что это её рождественский подарок самой себе. Мол, теперь у неё есть стимул выбираться из дома.

Я смотрел на её лицо и вдруг поймал себя на том, что улыбаюсь, как дурак. Она была счастлива, и этого было достаточно, чтобы стать счастливым мне.

Всё это время я жил в Монако на огромной вилле, которую отец подарил своей матери – Элеоноре. Днём согласовывал дизайн-проекты по новым отелям, мотался в Париж, Берлин, Барселону и обратно. Иногда мне казалось, что я держусь только за счёт этой суеты. Работа не задаёт лишних вопросов – не спрашивает, почему ты не спишь по ночам, почему так сжимается сердце, когда смотришь на пустую половину кровати. Она просто грузит задачами: подпиши, согласуй, действуй. И я действовал, потому что только в движении ещё чувствовал, что живу.

Час в спортзале каждое утро и вечер.

Иногда я садился в машину, брал Бэтмена и уезжал в горы. Слушал старый рок по дороге, курил прямо в салоне, думал о Ханне. Что она делает? Где она? С кем? Смеётся ли? Забыла ли меня?

Я не писал ей первым и не звонил, чтобы не быть навязчивым. Чтобы она не думала, что я вновь контролирую её жизнь. Держал данное себе обещание дать ей пространство.

А ещё решил воспользоваться её язвительным советом пройти терапию в надежде, что мне это правда поможет.

Вместе с матерью мы посещали психолога. Она – два раза в неделю по будням, я – каждое воскресенье. Первые несколько сессий я больше молчал, чем говорил. Марта Росс – женщина средних лет, с кожей цвета тёмного шоколада и голосом, звучащим как блюз – терпеливо ждала.

А потом я вдруг поймал себя на том, что говорю. Обо всём наболевшем: отец, гнев, вина, Сара, Ханна…

На одной из сессий Марта спросила:

– Тео, есть какие-то особые слова, которые отец говорил вам в детстве? Что запомнились вам больше всего.

Я пожал плечами.

– Не сказал бы, что они особые, но есть. «Не будь слабым». «Делай всё наверняка». «Мужчины не плачут». «Ты всё испортил».

– Вот и корень. Ваша агрессия исходит из глубокой внутренней неуверенности и страха утратить контроль в своей жизни.

– Но я уверен в себе, – возразил я. – И уж точно не боюсь утратить контроль, даже если бы захотел.

Марта посмотрела на меня поверх очков, чуть склонив голову вбок.

– Хорошо, по-вашему, контроль и уверенность – что это?

Сначала я хотел отмахнуться словами: «Это же очевидно». Но потом всё же ответил:

– Контроль – это когда всё идёт так, как должно идти. По плану и без сюрпризов.

– Замечательно. А уверенность?

– Уверенность – это когда ты знаешь, что справишься со всем. Что не облажаешься. Что не подведёшь себя или других.

– Тео, вы боитесь хаоса. Боитесь оказаться в ситуации, где вы не знаете, как действовать. Где нельзя всё просчитать, заранее выстроить маршрут.

Я поднял на неё взгляд.

– Да. Разве не так теряют силу?

– Сила – это не контроль. Это способность быть собой. Уметь признавать: «Я не справляюсь». Сейчас вы держитесь за контроль, как за спасательный круг. Но настоящий покой наступит, когда вы позволите себе плыть без него, когда примете, что имеете право не знать, не справляться, не быть идеальным. Это сделает вас свободным.

Марта выдержала паузу, давая мне время для осмысления и ответа. Но я молчал. Тогда она откинулась на спинку кресла и добавила:

– Желание всё контролировать строится на страхе ошибиться. На страхе быть уязвимым. Вы надели на себя маску, чтобы защититься от мира. Но под ней – тот же мальчик, которому говорили в детстве: «Ты всё испортил». Когда вы перестанете бояться, что любовь, боль, ошибки делают вас слабее – тогда исчезнет и нужда контролировать всё вокруг. Потому что вы будете знать: вас можно любить даже таким.

– А если под этой маской окажется не мальчик, а просто… чудовище?

– Что вы имеете в виду, когда называете себя чудовищем?

Я сглотнул.

– Что я токсичен. Я – как яд, который медленно портит всё, к чему прикасается. Что не имею права на любовь, на прощение. На… нормальную жизнь.

– Вы говорите так, будто уже был суд и приговор вынесен.

– Да. Этот суд был внутри меня.

– И каков приговор?

Я закрыл глаза.

– Отец всегда говорил, что я слабый, что чувствовать – это позорно. Что я должен быть таким, как он. В таком случае… мне лучше быть одному.

– Но вы не стали таким, как ваш отец, вы только пытаетесь убедить себя в этом. Вы чувствовали, любили, страдали, пытались спасти родных и близких от себя самого. Ваша боль – это доказательство человечности, не монструозности. Вы не можете изменить прошлое, вам остаётся только принять его, признать свои ошибки и сделать шаги, чтобы стать тем, кем вы хотите быть.

С каждым сеансом я вскрывал новые слои себя – гнилые, забытые, покрытые плесенью времени. Я столько лет жил с этим гниением внутри и лишь теперь начал чистку. Узнавать себя спустя почти тридцать лет жизни было тяжело, противно и больно. Но я пришёл сюда именно за этим – чтобы из меня наконец вытащили это гадкое дерьмо, отравляющее мою жизнь и жизнь моих любимых. Чтобы быть уверенным, что я не стану копией своего отца в будущем.

Что моя история закончится иначе.

А ещё мы с Мартой много говорили о Ханне. О том, как я её контролировал, как пугал.