Искупление - Элизабет фон Арним

ценой. Но есть ли у Эдит слабая струнка? Мужья пали духом, их одолели сомнения. Вот если бы речь шла о Милли… Втайне каждый из них готов был поклясться, что с Милли все было бы намного проще – ведь она сама мягкость, какой и должна быть женщина, и к этой мягкости так и хотелось взывать, уговаривать ее, просить.

Глубокой ночью все наконец разбрелись по домам и улеглись в постели, но никто не спал. Фред распростерся на своем удобном ложе, которое с возвращением раскаявшейся Мейбл, лежавшей теперь рядом с ним, казалось уже не столь удобным, ибо, даже полная раскаяния, Мейбл оставалась все такой же бестолковой, и ему понадобилось немало времени, чтобы прийти в себя и попытаться ее простить. Перед глазами у Фреда кружились лица Милли и Эдит, какой описывала ее вечером Мейбл.

Он смотрел на них в темноте и сравнивал. Измученный тревогой и страхом, еще не вполне опомнившись от потрясения, Фред вдруг поймал себя на мысли, что, возможно, грех делает женщину мягче и добрее, быть может, с горьким опытом к ней приходит мудрость и понимание, а значит, так или иначе, тот грех, что связывает Милли с Берти, заключает в себе любовь.

Но когда Фред осознал, о чем задумался, то в ужасе отогнал прочь крамольные мысли. Неужели страх и тревога заставили его забыть о моральных ценностях? Утратить нравственное чувство?

– Да-да, старушка, все хорошо. Конечно, я знаю, ты не хотела…

В этот же час, глубокой ночью, Нора шла под руку с Джорджем домой и временами нежно, ободряюще сжимая его локоть, говорила:

– Твоя Нора никогда тебя не оставит, Пордж.

За время пути Джордж не проронил ни слова, ничего не сказал, даже когда они вернулись домой и уже наверху лестницы Нора объявила, чтобы его испытать, поскольку молчание мужа начинало ее пугать, что собирается зайти к Милли и пожелать ей доброй ночи. Пожелать доброй ночи в три часа пополуночи? Особе, которая, на взгляд Джорджа, не заслуживала ничего доброго? Нора надеялась, что слова ее вернут мужа к жизни, но этого не случилось: он продолжал молчать. И Нора стала побаиваться, что из-за случившегося в бедном Пордже что-то сломалось, лопнула скрытая пружина. Какая-никакая, а пружина в нем была.

Нора еще больше присмирела. Судя по последствиям, бурная и яркая жизнь приносит мало радостей: Джордж лишился дара речи, а Милли уличили во всех грехах. Главное, решила Нора, и это на благо всех, а не кого-то одного, – никогда не попадаться. А Милли, несмотря на поразительную ловкость и замечательный актерский талант, не сумела этого избежать.

Бедная старушка Милли! Норе очень хотелось войти к ней и поцеловать бедняжку, легонько поцеловать напоследок, прежде чем новый день обрушит на нее свои испытания и горести.

Она нерешительно постояла в коридоре, борясь с искушением. Всего один мимолетный поцелуй никому не причинит зла. Будь в мире больше поцелуев, было бы куда меньше ссор, для них просто не хватило бы места, думала Нора у двери комнаты Милли.

Эдит, к примеру, успокоилась бы, наверное, и повеселела, если бы какой-нибудь страстный филантроп из одного лишь желания помочь принялся целовать ее со всем пылом. Надо целовать, пока это возможно, размышляла Нора: кто знает, как долго пробудет Милли в ее доме. У Фреда братья многое наговорили Джорджу, и, хотя тот молчал, поскольку в нем лопнула пружина, Нора опасалась, что за день-два он, возможно, придет в себя и выгонит Милли или же явятся остальные и сделают это за него.

Вдобавок сразу после обеда Нора умчалась, не сказав ни слова, оставила Милли одну – пришлось сейчас же увести Джорджа в кабинет и рассказать об Эдит. Ужин прошел ужасно: как только Нора вошла в дом, сели за стол, и у Джорджа был такой вид, будто он швабру проглотил. Это из-за того, что она заставила его ждать, решила Нора. Откуда ей было знать, что на самом деле у Джорджа есть веская причина сидеть с таким видом, ну а Милли явила чудо актерского мастерства, изображая натюрморт. Это и вправду был подлинный триумф, она вошла в роль и держалась так, словно жизни в ней не больше, чем в грозди винограда или яблоке на блюде, хотя скрывала в себе ту неистовую силу, что разнесла вдребезги всю семью. Сама же Нора разрывалась от желания выложить все новости, однако вынуждена была сдерживаться и, чтобы не выдать себя, как обычно, болтала без умолку, отчего у обоих ее слушателей стоял звон в ушах. Ну а потом позвонил Фред, и они с Джорджем тотчас ушли из дома. Нора так разволновалась, что совершенно забыла зайти попрощаться, а просто исчезла, оставив Милли одну в гостиной.

А кроме всего прочего, разве не следует ей, несмотря на поздний час, войти и поцеловать Милли, разве не в этом ее долг?

Соблазн был велик, но Нора устояла, решив, что лучше воздержаться. Куда лучше отправиться в постель, пускай несчастная Милли поспит. Если сейчас зайти к ней, то можно сболтнуть лишнее. Надо дать бедняжке хотя бы спокойно поспать этой ночью, прежде чем на нее обрушится беда.

Нора пошла к себе в комнату, тихо затворила дверь, разделась, улеглась рядом с безжизненным Джорджем и весь остаток ночи беспокойно ворочалась во сне, на что муж не обращал ни малейшего внимания, ибо лежал словно мертвец.

В этот же час, глубокой ночью, Милли то бросалась на постель, то расхаживала по комнате, то садилась у догорающего камина и говорила себе, что больше не может оставаться в этом доме, здесь хуже всего, Джордж стал последней каплей, переполнившей чашу.

Впервые в жизни ее захватило чувство, похожее на возмущение. Есть наказания, которым нельзя подвергать женщину, что бы та ни совершила, думала Милли. Враждебность Джорджа куда труднее было вынести, чем ненависть Мейбл или Рут, потому что чувство это было вовсе ему не свойственно. Встретить откровенно резкое, холодное презрение в том, кто всегда считался самой маловажной фигурой в семье, в медлительном, туповатом, добродушном малом, чьего мнения никогда не спрашивали, от кого ожидалось лишь послушное исполнение воли братьев, было так неожиданно и унизительно, как если бы собака вдруг заговорила и открыто облила Милли презрением. А она была гостьей в его доме. Теперь Милли знала: враждебность хозяина куда страшнее враждебности хозяйки. Ведь за все платит он. Это его еда, его дом, все здесь принадлежало ему. В доме Джорджа ей кусок в горло не лез. Даже камин у нее в спальне, казалось, источал презрение. Милли не могла заставить себя поворошить угли кочергой, хотя становилось