Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

Лу Синь замер, словно вкопанный, не в силах пошевелиться или сделать вдох. Его мир, ещё вчера перевёрнутый с ног на голову её страхом и его болью, снова сделал резкий, головокружительный поворот. Перед ним была не жертва, не испуганная затворница и не измождённая страдалица. Перед ним была правительница, холодным, ясным умом оценившая ситуацию и принявшая важное, судьбоносное решение. И она смотрела на него так, будто между ними не было той леденящей душу ночной сцены, будто её крик и его отчаяние были всего лишь дурным сном, рассеявшимся с первыми лучами солнца. Это было одновременно и облегчением, и новой, ещё более сложной загадкой.

Небольшие, уже весенние, кружевные снежинки, последние вздохи уходящей зимы, медленно танцевали в морозном воздухе, словно крошечные хрустальные балерины. Они застревали в сине-чёрных волосах Тан Лань, таяли на её ресницах, ложились на плечи тёмного, отороченного мехом платья. Она сидела на холодной каменной скамейке в застывшем саду, беззаботно покачивая ножкой, затянутой в тонкий шелк, и с детским любопытством пыталась поймать снежинки на ладонь, чтобы разглядеть их уникальный, мимолётный узор.

Рядом, вытянувшись в струнку, стоял Ван Широнг. Его поза, напряжённая и собранная, выражала готовность в любой миг броситься в бой с любой воображаемой угрозой, будь то сосулька, сорвавшаяся с крыши, или внезапно нагрянувший придворный.

Лу Синь держался поодаль, в тени голой сливы. Его взгляд, тёмный и неотрывный, был прикован к ней. Он наблюдал за каждой её чертой, за каждой игрой света в её глазах, за этой новой, пугающей своей естественностью лёгкостью. И в его груди, под униформой, клокотала мучительная смесь из ослепительной надежды и леденящего страха. Она снова улыбается. Снова смотрит на мир с интересом. Но что скрывается за этой безмятежностью? Он страстно желал подойти, нарушить эту дистанцию, коснуться её щеки, стереть с неё ту самую снежинку, ощутить под пальцами тепло её кожи и убедиться, что это не мираж, не хрупкая иллюзия, которую он сам себе создал. Но он боялся. Боялся одним неверным движением, одним взглядом спугнуть этот едва установившийся, хрупкий мир.

И в этот миг она посмотрела на него. Не украдкой, не краем глаза, а прямо, повернув голову и встретив его взгляд открыто, без страха и укора. И в её глазах не было следов вчерашнего изнможения. Была лишь та самая, знакомая ему теперь, светлая лёгкость, смешанная с лёгкой, задумчивой глубиной, словно она разгадывала не снежинки, а его собственную, запутанную душу.

И в его собственном сердце что-то дрогнуло, сжалось и отозвалось болезненным, но бесконечно сладким эхом. Это был взгляд, который он боялся никогда больше не увидеть.

А Тан Лань, не отводя от него глаз, мысленно, про себя, произнесла с холодной, стальной решимостью, тщательно спрятанной за внешней беззаботностью:

Я с тебя теперь глаз не спущу, повелитель демонов.

Глава 65

Во внутренний двор, нарушая утреннюю идиллию, запыхавшись, вбежал молодой евнух, его лицо было бледно от волнения.

— Ваше высочество! Глава клана Линьюэ, господин Линь Цзян, прибыл по вашему зову!

Едва он вымолвил это, как в сад тяжёлой, уверенной поступью, словно входя в собственные владения, вошёл сам патриарх. Линь Цзян был мужчиной в солидных годах, с седыми висками и лицом, словно высеченным из гранита — жёстким, непроницаемым, с суровыми складками у рта и на лбу, говорящими о годах безраздельной власти. От него буквально веяло холодной, неоспоримой силой и нескрываемым, презрительным напряжением. Он даже не удостоил её полноценного поклона, лишь слегка, с едва заметным высокомерием, склонил голову, давая понять своё истинное положение.

Тан Лань медленно, с невозмутимым спокойствием, поднялась со скамьи. На её лице расцвела широкая, почти дерзкая улыбка, но Линь Цзян не дал ей и слова произнести.

— Тан Лань! — его голос, низкий и резкий, как удар бича, громко прозвучал в морозном воздухе, нарушая утреннюю тишину. Он размахивал перед собой тем самым листом бумаги, будто это была улика. — Доколе⁈ Доколе клан Линьюэ будет терпеть твои безрассудные выходки и унижения? Это письмо… оно переходит все границы разумного! Род Линьюэ отказался от вас и не станет покрывать ваши безумства!

Девушка лишь улыбнулась ещё шире, её глаза блестели холодным аметистовым огнём.

— Я знаю, дорогой дядюшка. Я же и написала вам в том самом письме, что отпускаю вас и весь ваш род в цепкие лапы Императрицы с чистым и совершенно спокойным сердцем. Вы свободны.

Мужчина напрягся, его надменная маска дрогнула, сменившись настороженностью.

— С чего вы взяли, что Императрица имеет какое-то отношение к нашему клану? — прозвучало резко, но в его голосе уже слышались первые нотки неуверенности.

— Логика, господин Линь Цзян. И, наконец-то, полное понимание правил ваших же игр, — её голос был сладок, как мёд, но от этого становилось только страшнее. Она улыбнулась так, что по спине Линь Цзяна пробежал холодок. — Я ведь не просто козырь в этой игре, который можно было подкинуть сопернику или сдать с рук, чтобы провернуть обманный манёвр. Нет. Я — игрок. Игрок, которому, как вы скоро узнаете, нечего терять.

Лу Синь и Ван Широнг мгновенно напряглись, как струны. Их руки инстинктивно потянулись к рукоятям мечей, тела приняли боевую стойку. Воздух в саду наэлектризовался, готовый вспыхнуть от малейшей искры.

Тан Лань же… зевнула. Искусно, театрально, прикрывая рот изящными, почти прозрачными пальцами. Она сделала это с такой неестественной естественностью, с такой показной скукой, что Линь Цзяна на мгновение буквально перекосило от бессильной ярости.

Затем она опустила руку, и её улыбка сменилась ледяной, высокомерной маской истинной императорской крови, какой он не видел на ней с тех самых пор, как она была ребёнком. В её глазах не осталось и тени прежней беззаботности — лишь стальная воля и бездонная, холодная мощь.

— Ваши услуги более не требуются, — произнесла она, и это прозвучало как окончательный приговор. — Можете идти. И передайте своей новой покровительнице, что игра только начинается. А я… я всегда была быстрым учеником.

Линь Цзян открыл рот, чтобы излить новую порцию яда, его лицо исказилось гримасой ярости. Но Тан Лань остановила его одним лишь жестом — легким поднятием ладони.

— Милый дядюшка, — её голос прозвучал сладко, как патока, но со смертельным холодом, заставляющим кровь стынуть в жилах. — Ты, кажется, забываешься. Ты говоришь с первородной принцессой, прямой наследницей императорской крови, главой этого дворца. Или мне нужно напомнить тебе о придворной субординации и призвать палача, чтобы наказать за непочтительность?

Она сделала маленький, изящный