Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

Мальчик недоверчиво взял их, повертел, перебирая камешки, и поднял на Николашу чистой синевы глаза.

– Нравятся? – спросил Николаша.

– Ага.

– Тяте скажи, пускай приходит, мамке подарок сделает, подешевле отдам.

– Нету у меня тяти, – вздохнул Митя, – у всех ребят есть, а у меня нет. Еще у Прокошки тяти нет, но он утонул прошлым летом, а я своего и не видал ни разу. Мамка говорит, он на заработки ушел и не вернулся.

– Лет-то тебе сколько?

Малыш долго думал над этим трудным вопросом, смешно морщил лоб, приставлял палец к носу, чесал, как взрослый, в затылке, пока хозяйка, смеясь, не подсказала:

– Четвертый ему.

У Николаши дрогнуло сердце. И возраст подходил под его сына. Николаша пошарил в коробе, достал бусы из зеленых камешков и серьги к ним, протянул мальчугану:

– Бери, не бойся. Раз нет у тебя папки, значит, некому мамке подарки дарить.

– Ничего, – успокоил его паренек, – я, когда вырасту, всего-всего ей накуплю. У меня мамка знаешь какая красивая!

Хозяйка хмыкнула на слова мальчугана, а девки прыснули со смеху, но Николаша не обратил на это внимания.

– Пока вырастешь да зарабатывать начнешь, много воды утечет. На-ка мамке отдай, пускай порадуется. – И вложил в теплую маленькую ладошку украшение.

– Ой, дяденька, спасибо. Как тебя звать-величать?

– Николаем.

– Надо же, и тятю моего так зовут. Я теперь, дяденька, тебя в молитовках поминать стану.

– Поминай, Митя, молитва детская доходчива.

* * *

Гроза отгремела, ливень сменился неторопливым дождиком. Катюша открыла окошко, вдохнула воздух, освежающие капли дождя упали ей на лицо.

«Как долго Николеньки нет, – думала девушка, – несколько месяцев он в отлучке, не случилось ли что, не заболел ли в дороге. – Вздохнув, она подперла голову рукой. – И что он с этим коробом ходит, мается? От судьбы да любви не убежишь. Давно признался бы папеньке, что влюблен в меня. Ну, посердился бы отец, пошумел, поругался, не без этого. Потом непременно бы смилостивился. Поплакала бы я на отцовской груди, сердце бы его и растаяло. Ох, какой Николенька стеснительный, прямо досада берет».

Катюша отошла от окошка. Томная скука, когда все валится из рук, напала на нее. Читать не хотелось, модный роман, не раскрытый, валялся на постели, вышивать шелком, колоть иглой пальцы, тоже не было желания. Тучи, выплакавшие все слезы, поредели, в просвет проглянуло солнце, и все вокруг засверкало. Сияющие тонкие нити дождя спускались с неба, блестела листва деревьев и крыши домов, в воздухе чувствовался запах свежести. Невозможно было в такие минуты усидеть в душной полутемной комнате, и Катя спустилась в сад. Не обращая внимания на промокшую юбку, облепившую стройные ноги, пошла напрямик по влажной траве. Звонко рассмеявшись, сама не зная чему, Катя наломала охапку душистой сирени и спрятала раскрасневшееся лицо в мокрых кистях.

Только в юности можно так остро чувствовать, быть счастливым от пустяка. С возрастом ощущения притупятся. Спрячет дородная купчиха поредевшую косу под платок, став матерью семейства, и лишь весной, вдохнув запах сирени, вспомнит свою первую несчастную любовь, и глаза ее затуманятся.

Катюша вернулась к дому, уже взошла на крылечко, когда калитка распахнулась. Купеческая дочка ахнула и выронила букет.

Девятнадцатая весна превратила ребенка в очаровательную красавицу. Катя была свежа, как умытое дождем утро, и, облитая солнечным светом, сама светилась от счастья. Николаша застыл. Его сердце замерло, дыхание перехватило. Он будто впервые увидел эту девушку, ее сияющие черные глаза, нежно розовеющие щеки. И вдруг некстати подумал о своей линялой рубахе, о лаптях, измазанных грязью, портах с заплатами и, застеснявшись, потупился.

– Здравствуйте, Екатерина Арсентьевна, – глухо произнес он.

– Здравствуй, Коля, отчего так долго не возвращался, позабыл нас совсем. Может, обидели мы тебя?

– Что вы, Екатерина Арсентьевна, в вашем доме я только добро и ласку видел. Арсентий Петрович у себя? Надо ему отчет дать.

– Ты лишь о делах беспокоишься, – притворно рассердилась Катя, – отдохни с дороги. Я велю баньку растопить. Попарься, пообедай, потом расскажешь, где был, что видел, небось много чего насмотрелся.

– Всякое бывало, – пожал плечами Николаша.

– Колька явился! – Со стороны огорода, с пучком петрушки и укропа в руках, подошла Агашка. – Отощал ты что-то, раньше посправней был. Иди на кухню, поешь, в дороге небось один хлеб жевал.

– Ничего, я привычный, – усмехнулся Николаша.

Агашка вдруг поняла, что она лишняя. Катя и Николай, не замечая ее, смотрели друг на друга. Агашка влетела на кухню, швырнула зелень на стол.

– Чего он от нее глаз не отводит, – пробормотала она, стукнув кулаком по дверному косяку, – неужто я не хороша?!

Она поднялась в светлицу хозяйки. Из кладовой высунулись две головы: вытянутая – ключницы и круглая – кухарки.

– Совсем сдурела, – сказала ключница, – у меня бы спросила, хороша она или нет. Я б врать не стала. Такой образиной только детей пугать. Чумичка она и есть.

Кухарка согласно кивнула.

Агашка вошла в светлицу. Машинально взяла роман, положила его на столик, оправила покрывало на постели, присела перед трехстворчатым зеркалом на стульчик, обтянутый бархатом. Она вглядывалась в свое отражение, мучительно пытаясь понять, чем же не понравилась парню. В эту минуту на лестнице послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и в светлицу влетела Катенька. Она закружилась по комнате, потом подскочила к Агашке и, радостно хохоча, обхватила ее за плечи.

– Агашенька, миленькая, он любит меня, любит! Ах, какая я счастливая!

Агашка не ответила. Она смотрела в зеркало, правдивое до боли. Лишь теперь, когда к ее темному лицу прижалась розовая щечка Катюши, Агашка осознала, насколько сама она дурна. До сих пор Агашка и не подозревала, что у нее такие желтые кошачьи глаза с редкими белесыми ресницами, некрасивый рот и впалые щеки, а волосы жесткие, заплетенные в худосочную косицу. Она хотела было оттолкнуть купеческую дочку и ужаснулась, увидев свои грубые пальцы с обкусанными ногтями рядом с беленькими холеными пальчиками хозяйки. Агашка вскочила и бросилась вон из комнаты. Громыхая башмаками, она сбежала вниз по лестнице и кинулась в сад, чтобы в укромном уголке выплакать свое горе.

Две любопытные головы высунулись теперь уже из кухни и понимающе переглянулись.

Спустился вечер, в доме зажгли огонь, но Агашка все не могла подняться с сырой земли. В ее разбитом сердце чернела, свивалась змеиным клубком ненависть.

«Мне не достанется, но и Катька на него пускай не рассчитывает», – решила она.

Месяц показался в небе, в окнах не видно было света, когда она наконец нашла в себе