Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

хозяин. – Знаете сказку про добрую и худую долю? Нет? Сейчас я вам расскажу. Повстречались раз по дороге добрая и худая доля и заспорили, кто из них сильнее. Решили свою силу на одном парне проверить. Был он из бедняков, сирота, нанимался в работники, своего угла не имел. Где работал, там и жил. Вот привела добрая доля парня к хорошему хозяину, а у того была дочка – раскрасавица. Женихов у девушки много, а она возьми и влюбись в нашего горемыку. Девка была упрямая: если что вбила себе в голову, нипочем ее не переубедишь. Отец дочку свою единственную без ума любил, выдал ее замуж за работника. Выделил земли, помог дом построить, глядишь, вчерашний голодранец уже богачом стал, сам работников нанимает. В доме всего полно, лапша куриная на столе чуть ли не каждый день, рыба, хлеб черный не пекут, только пшеничный.

– Чего увлекся, дурень, – перебила мужа хозяйка. – Он как начнет про еду говорить, не остановится, до утра перебирать будет, – объяснила она гостям и поставила на стол стопку блинков. – Вот и тебе блины со сметанкой, кушай, гостей угощай да похваливать не забывай.

– Ну да. – Хозяин с готовностью ухватил блин, свернул его вчетверо, окунул в жирную сметану и отправил в рот. – Опять же ребятишки пошли, все хорошенькие, румяненькие, как молодые яблочки. Жизнь как масло, гладкая да сытная, катайся себе вволю. Добрая доля своей силой перед худой хвастает, а та усмехнулась, взяла вот такую бутыль, как у нас на столе, и отнесла парню в дом. Тот налил себе чарочку. Что такое? На вкус гадко, на дух мерзко, а пить так и хочется. После первой чарочки стало парню весело, начали ноги кренделя выписывать, после второй – взгрустнулось, обиды прежние вспомнились, плакать захотелось, после третьей решил свою удаль молодецкую показать, а после четвертой-пятой глянул, а в доме у него сидит чудище: лицо зеленое, пупырчатое, глаза жабьи, и блеет по-овечьи. Парень не испугался, ухватил чудище за волосы, начал по полу таскать, по бокам охаживать. Визжит чудище, вырывается, пощады просит. Тут дети чудищевы набежали. Пищат по-мышиному, кричат по-совиному, сами такие же, как мать, зеленые, отвратительные. Похватал парень чудищевых деток и вместе с чудищем во двор вышвырнул. А тут изо всех щелей полезла нечисть. Выскочил парень из хаты, подпер дверь да и запалил дом с четырех сторон. Горит дом, чудище с детками кричит, волосы на себе рвет.

«Ты что наделала?!» – говорит добрая доля худой.

«Я только на стол поставила, а пил-то он сам», – отвечает худая доля.

– Вот так-то, – закончил мужик, приглаживая рыжие усенки, – давайте-ка выпьем, чтоб нам не встречалась худая доля, а только добрая.

– Сиди уж, – хозяйка решительно отняла кружку у мужа. – Вы, гости дорогие, по какой надобности в нашу деревню пожаловали?

– Старицу ищем, Минадору, – объяснил Николаша.

– О, вспомнили. Ее второй год как нет. Померла. Уж как мы горевали, как горевали.

– В вашем лесу еще женщина жила. Может, слышали?

– Все может быть, – пожала плечами хозяйка. – Лес наш большой, спрятаться в нем немудрено, но про нее я не слыхала.

– Говорят, – осторожно начал Николаша, – была в ваших краях женщина со свиным носом.

– Враки. Надо же такое выдумать. Со свиным носом – скажете тоже. Смеетесь, что ли, надо мной?

– Дак, женушка, – начал объяснять порядком окосевший муж, – помнишь, старик Никодимыч рассказывал, будто ему зять говорил, что племянница сестры мужа его двоюродной тетки клялась-божилась, будто в какой-то деревне была девка как девка, да морда у нее свиная.

– Конечно, – подбоченилась хозяйка, – вы как соберетесь с Никодимычем да с его зятем, так вам не только морда свиная привидится, а и что-нибудь и похлеще!

Видя, что хозяйка обиделась, Николаша попытался отшутиться, но та дулась до следующего утра и даже не попрощалась, когда Николаша с Силантьичем отправились дальше.

Много деревень объехали кучер с Николашей, но никто не слыхал про Малашу. Наоборот, лишь только заведет Николай разговор про свиной нос, либо на смех поднимали, либо чуяли какой подвох, обижались. Погода, как назло, испортилась, зарядили дожди, дороги развезло, и Силантьич недовольно ворчал, когда повозка скользила и норовила перевернуться. Наконец дорога, до этого прямая, сделала крюк и, извиваясь, поползла вверх, где на пригорке жались друг к другу избушки, крытые соломой.

– Тяжело вверх подниматься, – буркнул кучер, – хватит, может? Все узнал, что хотел? Целую неделю ездим, на отдых пора.

Николаша сидел задумавшись, мелко сеял дождик, на полях мокло жнивье, откуда-то прилетел ветерок, не теплый, а по-осеннему пронзительно-холодный. Николаша подумал, что еще одно лето миновало, а о Малаше ни слуху ни духу. Видать, и правда нет ее уже на этой земле, и сыночка, которого всего минутку и подержал на руках, тоже.

Он вздохнул и махнул рукой:

– Поворачивай домой, нечего больше искать.

Знал бы он, что в крайней убогой избушке сидит Малаша, с тоской поглядывая на дорогу, а маленький мальчик играет у ее ног…

V

Агашка попала в немилость. Вчерашняя любовь хозяйской дочки сменилась презрением. Катюша, прежде и дня не проводившая без своей нянюшки, теперь не смотрела в ее сторону. Все слуги только и говорили о скорой свадьбе Кольки-найденыша и купеческой дочки. Но купец решил отложить венчание до следующей осени и, как дочка ни упрашивала отца приблизить ее счастье, оставался непреклонным. Из дома Агашку не гнали, но она вдруг стала всем мешать, даже ключница осмелела и покрикивала на нее. Сама Агашка будто не замечала нападок. За стол с работниками не садилась, ела она что-то в своей каморке или голодала, никто не знал. Часто по ночам крадучись выбиралась из дома и возвращалась лишь под утро. Купец выговаривал Агашке, что оставляет калитку открытой.

– А если плохой человек про это прознает?! – кричал он. – Еще обворует нас.

Агашка молчала, наклонив голову, но ночные похождения не прекратила.

Однажды Семка выследил ее и растрезвонил всем, что Агашка ходит на кладбище.

– Я только до кладбищенских ворот дошел, – рассказывал Семка, – а она не побоялась прямо на погост идти. Луна светит круглая, все видно как днем, кресты белеют, памятники могильные тень отбрасывают, страшно – жуть, а Агашка топает себе, как по проспекту.

После этого сообщения слуги остерегались задевать Агашку обидными словами, а ключница с кухаркой даже тайком плевали ей вслед, всякий раз попадая на истрепанный подол старого платья.

Быстро бежало время. Наступила зима.

Однажды Николаша сидел один в лавке. Только что он отпустил последнюю покупательницу, взявшую несколько метров ситца, и теперь смотрел в окно, за