Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

– Наверное, это Гришаня меня в болото толкнул, еле выбрался, – сказал Николаша, нащупывая узлы веревки и тщетно пытаясь их развязать.

– Чего ты возишься, дяденька, давай быстрей! Страшно мне чего-то стало.

– Не могу я быстрей, деточка, слепой я, все на ощупь приходится делать.

– Совсем слепой, дяденька?

– Совсем, Митя.

– Откуда ты узнал, что меня Митей зовут?

– Да ты сам только что сказал!

– А тебя, дядя, как звать?

– Нашел время знакомства устраивать. Николай я.

– Ой, слышишь свист, Гришаня это, пропали мы, дяденька.

Но Николаше наконец удалось развязать тугой узел, и веревки упали на землю.

– Идем, дяденька, – прошептал мальчик, – нужно быстрей прятаться.

В Николашину руку легла маленькая ладошка. Мальчик потянул своего старшего товарища в кусты малинника.

– Точно он, Гришаня.

Послышался крик:

– Ну-ка выходи, малец, я тебя все равно поймаю, хуже будет.

Митя прижался к Николаше всем тельцем и дрожал.

Поняв, что угрозами ничего не добьешься, Гришаня заговорил ласково.

– Митенька, сынок, я знаю, что ты не мог далеко уйти, ножки у тебя маленькие, слабые. Я с тобой поиграл, хотел проверить, храбрый ли ты парень, сможешь ли один в лесу остаться, а ты вон какой бедовый. Где прячешься? Верно, в малиннике сидишь. Сейчас я тебя найду-у! Жди меня-а!

Ветви затрещали, и тут же донесся вопль Гришани:

– Медведь! Медведь! Ой-ой-ой! Спасите!

Голос его удалялся.

– Кабы нас медведь не съел, – пробормотал Николаша.

– Не было тут никакого медведя. Гришаня на одну ветку наступил, другую сломал, сам себя испугался, да еще на старый пень наткнулся, видать, он ему медведем и показался.

– Чудной лес, – прошептал Николаша, – сначала обидит, потом заступится. Не знаешь, чего от него ждать.

– Нам тоже уходить надо, дяденька. Я следить буду, чтобы Гришаня нас не поймал.

– Ты осторожней иди, парень, – попросил Николаша, – непривычно мне без глаз.

– Дяденька, – спросил по пути мальчик, – откуда ты в лесу взялся?

– Пришел по своей надобности, – вздохнул Николаша.

– Как же ты слепой добирался? Или провожал кто?

– Никто не провожал, Митенька, я тогда еще был зрячий.

– Вот оно что, – как взрослый, протянул мальчик, – сразу, стало быть, ослеп. А я помню тебя, дяденька, ты к нам в деревню с коробом приходил, еще мамке моей бусы с сережками подарил. Она потом знаешь как плакала! Никто мне, говорит, подарки не делал. И бусы, и сережки носила.

Николаша почему-то вспомнил Малашку.

– Какая у тебя мамка?

– Красивая. У нее брови черные, стрелами, ресницы длинные, глаза серые-серые и косы в две моих руки.

– А нос? – дрогнувшим голосом проговорил Николаша, ему на мгновение показалось, что речь идет о Малаше.

– Нос как нос, – ответил мальчик, – обыкновенный.

– Вспомнил я тебя, Митя, – обрадовался Николаша, – ты с кошкой играл.

– Ага, это Мурка наша, она добрая, залезет ко мне на печку, свернется клубочком и начнет мурлыкать, на весь дом слышно. Тут ямка, не споткнись, дяденька. А давай я тебе палку сломаю, будешь ею дорогу нащупывать.

* * *

С палкой идти стало легче. За разговорами не заметили, как выбрались из леса, свернули на проселочную дорогу.

– А вот и деревенька наша на пригорке! – радостно воскликнул Митя. – Сейчас огородами к дому крестного проберемся, у него пятеро сыновей, все крепкие, здоровые, он Гришаню не боится.

Но чем ближе путники подходили к деревне, тем неувереннее становился мальчик.

– Что-то места незнакомые, не моя это деревня, дяденька. Дома другие, и рощицы нету.

– Заблудились, что ли?

– Не зна-а-а-а-ю.

– Реветь собрался, богатырь? – усмехнулся Николаша. – Слыхал поговорку, что слезами горю не поможешь? Сейчас зайдем в первую избу, спросим, как до твоей деревни добираться. Как она называется?

– Оладушкино. Мамка, бывало, оладушки печет, а сама приговаривает: «Запомни, сынок, деревенька наша называется Оладушкино».

Но путников ждало разочарование. В первой же избе им сказали, что про Оладушкино здесь и слыхом не слыхали. А на просьбу проголодавшихся людей дать им хоть что-нибудь перекусить хозяйка ответила, что обед давно съеден, а вечерять она еще не готовила, и налила в ковшик лишь колодезной водицы. Напившись, Николаша с Митей вышли из негостеприимного дома.

– Есть охота, – проговорил мальчик, – с утра маковой росинки во рту не было. Хоть бы картошечки пожевать или хлебушка кусочек.

– Эх, были бы на мне пиджак с сапогами, обменяли бы сейчас на кусок хлеба. Но ничего, есть еще рубаха нарядная, с поясом шелковым, штаны вот только поистрепал, пока на коленях по лесу елозил.

– Ты что, дяденька, а сам-то как без рубахи останешься?

– Мне другую дадут, похуже.

На улице не было ни души, крестьяне еще не вернулись с поля.

У крайней избы, почти по самую крышу скрытой в зарослях крапивы и бурьяна, Митя увидел старуху. Она сидела на завалинке, опираясь дрожащей рукой на клюку. Седые пряди выбивались из-под криво завязанного платка. Лицо старухи было в таких глубоких морщинах, будто их кто специально вы`резал острым ножом. Старуха трясла головой и что-то бормотала. Митя подвел к ней Николашу.

– Бабушка, – жалобно попросил он, – дай нам хлебушка. Мы заблудились, дороги не найдем.

– Куда шли-то? – спросила старуха.

– В Оладушкино. Здесь недалеко деревенька.

Старуха молчала, пустым взглядом уставившись перед собой.

Митя нерешительно переминался с ноги на ногу.

– Бабушка, – повторил он, – купи у дяди рубаху с портами, совсем новенькие.

– А он голяком дальше отправится?

– Нет, бабушка, если есть у тебя старая одежда, дай взамен, и хлебушка в придачу. Есть очень хочется, ноги не идут.

Мальчик захныкал.

– Ладно. – Старуха кряхтя поднялась, всем телом наваливаясь на клюку.

– Кто тебя так согнул, бабушка? – удивленно воскликнул мальчик, увидев, что спина старухи совершенно не разгибается.

– Годы, годы, деточка. Они кого хочешь скрючат. Пойдем в избу. А ты чего, малец, своего отца за руку тянешь?

– Слепой он, – ответил Митя.

– А-а-а, – протянула старуха, и мальчику показалось, что ее бесцветные губы растянулись в ухмылке. – Ты пригнись, – посоветовала старуха Николаше, – дверь у меня низкая, башку в лепешку расшибешь.

Внутри было чисто, рушники, расшитые цветами и птицами, висели на стене, лежанка застлана пестрым одеялом.

– Садитесь, что ли, – проскрипела старуха.

Николаша, пошарив рукой, осторожно опустился на лавку. Митя пристроился рядом.

– Кашу сегодня варила. – Старуха вытянула ухватом чугунок из печи, поставила его на стол. Брякнула выщербленные стертые ложки, нарезала хлеб, налила в кружку квас.

– Ешьте.

Подперев морщинистое лицо рукой, старуха смотрела, как едят ее гости. Митя едва не давился, с жадностью глотая куски плохо выпеченной ковриги, Николаша