Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

– Отварчик у меня хороший есть, – сказала старуха, – попей.

Она сунула Николаше в руки ковшик, проследила, чтобы он сделал несколько глотков, и повернулась к Мите:

– Звать тебя как?

– Митя.

– Ешь. Кто хорошо ест, тот хорошо работает.

– Какие из нас работники, – подал голос Николаша. – Митя мал, а у меня глаз нет.

– Это не беда, что глаз нет, зато силы в избытке. А у меня глаза зоркие, а силенок совсем не осталось. Стол качается, лавка рассохлась, помочь некому. Вы вот что, гости дорогие, оставайтесь у меня ночевать. Уже смеркается, да и устали вы. Завтра спозаранку тронетесь, я покажу, как поскорей до Оладушкина добраться.

Старуха усмехнулась.

– Верно, – согласился Николаша, – много верст мы сегодня отмерили, ноги уже не слушаются.

– Дядь Коль, – заныл мальчик, теребя Николашу за край рубахи, – пора нам, мамка моя волноваться будет.

– Весь я как мочало, – вяло отмахнулся Николаша, – ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Прилягу на лавку, отдохну, утром пойдем, Митенька.

– Ложись, – оживилась старуха, – а утром я тебе свеженького отварчику приготовлю, сил он прибавляет. – Старуха хихикнула в кулак.

– Дядь Коль, – Митя прижался губами к уху Николаши.

– Чего тебе, сынок?

– Не нравится мне здесь, боязно отчего-то. Пойдем, солнце еще не садилось, кто в такую рань спать укладывается? Когда мы пришли, старуха едва не помирала, а сейчас повеселела, разве что не приплясывает.

– Не могу, – сонно ответил Николаша, – глаза слипаются, ноги будто колоды тяжелые, двинуть ими не могу.

Николаша не успел договорить, как его голова со стуком упала на лавку.

– Иди ко мне, мальчик, – ласково произнесла старуха и длинными цепкими пальцами ухватила Митю за рукав.

* * *

Сквозь сон Николаша услышал, как поют петухи, приподнялся и сел.

– Митя, – позвал он.

– Удрал пацаненок, – бодрым голосом ответила старуха. – Ночью слышу, дверь скрипнула. Бросил он тебя.

– Не может быть, – не поверил Николаша.

– По мамке, видать, соскучился. А на что ты ему, слепой, обуза, с тобой долго добираться, один он мигом до дома родного добежит, я ему еще вечером дорогу указала.

– Да он заблудиться может, маленький ведь.

– Маленький, да удаленький, – неожиданно зло проговорила старуха, – ишь, как за палец тяпнул. – Попей отварчику, милок.

Николаша послушно взял протянутый ему ковшик, сделал глоток, другой и закашлялся.

– Гадость какая. Вкус горький, полынный.

– Лекарство твое, сердечный.

– Идти мне надо.

– Куда ты пойдешь, слепой? Оставайся у меня.

– Совестно мне на твоей шее сидеть, объедать тебя, старую.

– Об этом не беспокойся, – хохотнула бабка. – Посмотрел бы на себя: голова, как у деда столетнего, трясется, спина колесом, а у меня силушка в жилах кипит, на волю просится, все дела переделаю. Ух! Пойду в лес. Дров запасти к зиме надо. Березовых дровишек напилю, наколю, а ты сиди, милый, не скучай.

Напевая, старуха достала из-за печки пилу, топор, моток веревок, чтоб перевязывать дрова, и отправилась по делам.

Как в тумане прошел для Николаши день. К вечеру, когда старуха, бодрая и веселая, вернулась домой, он совсем обессилел и тяжело дышал.

– Что ты, милый, – притворно-сочувственно спросила старуха, – или плохо тебе?

– Будто нечистые весь день воду на мне возили, – едва ответил Николаша, – ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.

– То ли завтра будет.

– Бабушка, я у тебя второй день живу, а как звать-величать тебя, и не спросил.

– Деревенские дуралеи называют меня старуха Загребуха, а для тебя я буду Авдотья Федоровна.

– Бабка Дуня, значит.

– Какая я тебе бабка! Женщина я в летах, но еще крепкая, вон какую поленницу высокую сложила. У меня кулак железный, голой рукой гвозди забивать могу!

На Николашу навалилась немочь. Днем, когда старухи Загребухи не было дома, с ним творилось что-то странное. Пот заливал незрячие глаза, спина болела, руки саднило, ноги ныли. На спине, плечах появлялись синяки, кожа была содрана. Когда хозяйка возвращалась, Николаша уже еле языком ворочал от усталости.

– Умаялся, – с ехидцей вздыхала старуха, ставила перед парнем миску с кашей, к которой тот едва притрагивался.

Николаша уже и сам не понимал, на каком свете находится. Короткие ночи, в отличие от долгих беспросветных дней, имели цвет и краски: часто снилась крохотная избушка, где жили они с Маланьей.

«Коля, Коля», – Малаша словно силилась о чем-то предупредить мужа, но когтистая лапа закрывала ей рот, и Николаша видел полные ужаса безмолвные серые глаза.

Каждое утро Николаша покорно пил отвар, и им овладевало странное оцепенение. Но однажды старуха слишком поспешно ткнула ковшик парню в руки и тут же вылетела из избы, не заметив, что ковшик взбрыкнул, как живой, и загромыхал по столу, расплескивая варево.

– Бабушка, Авдотья Федоровна, – слабым голосом позвал Николаша, – питье разлилось.

В избе было тихо и пусто.

Николаша ощупью отыскал ведро с водой, зачерпнул ладонью и вдоволь напился.

«Ох, – словно очнулся он, – да что со мной? Сколько дней я у старухи вот так сижу колодой на лавке?»

Вдруг он почувствовал сильный удар в плечо, от которого едва не упал на пол.

– Кто дерется? – воскликнул он.

Но было тихо.

«Неужто нет никого? – удивился Николаша. – Господи, помилуй, спаси и сохрани». Он перекрестился и почувствовал, что сонное оцепенение, мутившее его разум, понемногу уходит. Пошарив вокруг, нащупал дверь, отворил ее и вышел из избы.

– Темно, – посетовал Николаша, – только и чувствую, что ветерок лицо овевает. Был бы Митя рядом, он помог бы мне отсюда уйти. Эх, Митя, Митя, зачем ты меня одного бросил!

– Дяденька, дяденька, – послышался звонкий голосок, – здесь ты, дяденька! Вот радость-то. Я в щелочку тебя вижу.

– Митя, ты где?

– В сарайчике с козами заперт. Иди прямо, не бойся.

Николаша двинулся на голос, скоро руки его натолкнулись на неструганую дверь. Нащупав засов, Николаша отодвинул его и почувствовал, как кто-то маленький и худенький обхватил его колени.

– Ой, миленький, дядечка, жив, а мне старуха сказала, что ты давно помер. Я все плакал по тебе.

– Совсем ты невесомый стал, как пушинка.

– Так старуха меня съесть обещала. Вот, говорит, к осени раздобреешь на дармовых харчах, я тебя в печке зажарю. Я знаешь как растолстеть боялся.

Митя продолжал:

– Что она с тобой сделала, дяденька? Худой ты, оброс, борода вон какая длинная. Сам как старик, и в волосах белые прядки появились. Одежда истрепалась, порвалась, будто ты не в избе сидел, а работал дни напролет.

– Митенька, – спросил Николаша, – ты молитовки знаешь?

– Конечно, меня мамка научила. Мы с ней утром и вечером читали.

– Ты читай, какие помнишь, и пойдем отсюда поскорей, плохое здесь место.

Мальчик взял слепого за руку, повел по дороге,