Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

– Спасибо, – не выдержал Титус, растратив весь запас терпения, до самой последней капли. – Мне тоже очень понравилось. Честное слово.

Здесь наследник не кривил душой. Поход в театр привел к неожиданным и, можно сказать, драматичным последствиям: он снова мог думать о перьях без всякого содрогания. Более того, уже хотелось за перо взяться и писать. О чем? О, у него просто глаза разбегались, столько он пережил и повстречал с тех пор, как оставил монастырь. Да вот хотя бы Лея – это же просто ходячий авантюрный роман! Девушка-разбойница! Предводительница бандитской шайки в двадцать лет! Путь от цирка до Угрюмого леса – готовый сюжет, нужно только взять и завернуть его в подарочную бумагу! Наблюдались, правда, и кое-какие побочные эффекты от их с Павлисом выхода в театр. Теперь по городу были развешаны уже бумажки с портретом Титуса (то есть он тоже в некотором роде стал знаменитостью) – разумеется, в маске. Главной приметой злоумышленника значился «гигантский рост», что в самом деле немедленно выдавало его с потрохами, потому как наследник возвышался над толпой среднестатистических горожан подобно Гулливеру. Пришлось затаиться, отсиживаясь в доме ростовщика, лишь вечерами выбираясь для моциона на ветхий балкончик, с которого открывался вид на мощенный камнем внутренний дворик. Тот, кстати, был обитаем – здесь коротали свой век две апатичные собаки загадочной породы и невыразимой словами расцветки. Оживлялись они, лишь когда повар ростовщика, сутулый карлик в грязном чепчике, выносил во двор остатки ужина и молча, не удостаивая ликующие прыжки собак ни единым словом, сбрасывал объедки на каменные плиты. Скорее всего, карлик считал собак пустым местом, ненужной прихотью ростовщика, которая, в отличие от него самого, не исполняет в хозяйстве никакой полезной роли, и потому, будь у него возможность, он выгнал бы их со двора или даже отравил. Напротив, в картине мира Титуса эти две унылые собаки представлялись крайне полезными существами. Наблюдая за их бездействием, он стремительно, до краев наполнялся желанием действовать. Правда, вместо того проводил время, играя в шахматы с самим собой и томительно ожидая письма от Леи – день, другой, еще два. Та уже почти затмила в его глазах Архивариуса – обо всем осведомленная, повсюду успевающая, знающая, каким должен быть следующий шаг. Вместе с ней Титус снова поверил в невозможный прежде счастливый конец. История превращения Леи из циркачки в прекрасную разбойницу, будто списанная из приключенческого романа конца XIX столетия, захватила его воображение. Налицо был сюжетный замысел – события сталкивались лбами, треск стоял будто в бильярдной, из тех столкновений являлась равнодействующая сила, увлекавшая саму Лею и все ее окружение в придуманное кем-то будущее, где наверняка все заканчивалось красивым хеппи-эндом. Хотелось присоединиться к этому уже придуманному красивому сюжету, вместо того чтобы мучиться над своим собственным.

Наконец письмо, которого он так ждал, подоспело. Доставил его прежний рыжий проныра – скорее всего, он выследил их убежище в тот самый день, когда заговорщики позорно ретировались из «Антония и Клеопатры». Пробежав глазами написанное на квадратном бумажном листе, Титус невольно ощутил разочарование, будто легкую горечь под языком, – в послании Леи не нашлось даже намека на личное, все по делу. Начиналось оно с короткого, но крайне важного пояснения, раскрывавшего, каким именно образом циркачка с пепельными волосами вернулась в его жизнь. Все было похоже, с одной стороны, на чудо, а с другой – объяснялось заурядной случайностью. «Я заметила тебя со спутником, когда вы шли через Угрюмый лес. Было понятно, что с вас нечего взять, но твое лицо показалось знакомым. Я решила проследить за вами и услышала все, что ты рассказал у костра монаху. Захотела тебе помочь и пошла следом. В городе у меня есть друзья, которые помогали следить за тобой».

Видимо, друзей было немало, потому как следила эта компания не только за Титусом, но и за другими заговорщиками, собрав уйму ценных сведений. «Со старостой все оказалось просто – его знали на рынке, куда он часто приезжал вместе с крестьянами своей деревни. Ростовщик, который скрывает от казны больше половины доходов, тоже не походил на шпиона. Стражник, по словам сослуживцев, всегда был рубахой-парнем и мечтал о далеких путешествиях. Самым подозрительным казался автор пьес для театра – он иногда бывает в замке и даже пару раз общался с герцогом. Но я узнала в театре – он не соврал тебе в первый день, когда сказал, что не может больше писать и находится в поисках вдохновения. Хозяин театра уже три раза грозился его уволить и найти другого писаку».

Сам план похищения Волшебного пера не выглядел слишком замысловатым, но, возможно, именно потому звучал убедительно. «Через две недели в замке состоится пир, – писала Лея своим аккуратным почерком. – Герцог собирает гостей со всего побережья, чтобы сообщить им нечто важное. В число приглашенных под своими именами вам не попасть, но герцог заказал Шекспирусу специально для пира пьесу, и вы сможете пробраться туда под видом актеров. Я плохо знаю замок – тут мне понадобится твоя помощь. Мы можем поступить так…»

Пока Титус, сидя на источающем запах полыни сундуке с товаром, читал письмо, вспоминал замок и представлял, как втиснуть в его стены и башни нарисованный широкими мазками замысел Леи, его компаньон, сопя у наследника над ухом, всячески пытался подсмотреть через плечо, что за ужасные приключения подстерегают заговорщиков в ближайшем будущем. Наконец, не удержавшись, спросил тревожно:

– Ну что, это же не опасно? То есть я понимаю, что наверняка опасно. Но не настолько опасно, чтобы быть совсем опасным?

Титус делано нахмурил брови:

– Думаю, гораздо опаснее, чем даже совсем-совсем опасно. К тому же, увы, на пиру герцога нельзя будет наедаться. Нам будет не до колбас, вин и пудингов.

Голос старосты зазвенел от волнения:

– Что?!

Наследник вздохнул, покачал обреченно головой:

– Быть заговорщиком – нелегкий труд. Он сродни монашескому обету… Сходи-ка лучше к Михаэлю, попроси его позвать сюда нашего литературного гения. Похоже, нам снова придется поучаствовать в его чудесной пьесе.

Староста окаменел, лицо переменилось так, словно в рот ему силой запихнули тухлятину. Впрочем, и сам Титус, узнав, что за пьесу заказал Шекспирусу двойник, вздрогнул и переспросил:

– Что-что?

– Пьеса, посвященная грозной и печальной теме окончания земного пути человечества. Я назвал ее «Четыре всадника», она будет являть собой символическое действо…

– Пьеса о конце света? – перебил удивленный Титус.

– Именно так.

– Он что, хочет повеселить ею гостей