Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

и светлее. На столе ровной стопкой лежала знакомая желтая бумага. Ударом кулака Титус распахнул ставни. Под окном, выходящим в грязный двор, стоял одинокий воз с сеном. Похоже, таинственный обитатель комнаты приготовил его на тот случай, если самому придется срочно покидать «Антония и Клеопатру», причем не через главный вход.

Первым, понятное дело, придерживая свою кипу, легко спорхнул с подоконника ростовщик Михаэль. За ним без лишних слов последовали Леон и Марк. А вот со старостой вышел конфуз. Он просто-напросто отказался прыгать.

– Я не могу! – почти рыдал Павлис, расставив руки в стороны и цепляясь за стены. – Тут слишком высоко!

– Прыгай! – зашипел на него наследник. – Марии это понравилось бы! Она хочет, чтобы ты стал смелым!

– Мария! – возопил тогда староста, словно та действительно присоединилась к ним. – Неужели ты правда хочешь, чтобы я превратился в калеку?

Тут Титус сделал то, чего приличные люди обычно не делают, – дал старосте мощного пинка. Тот, не издав ни звука, покорно начал свободное падение вниз. В коридоре тем временем послышался шум. Можно было различить слова трактирщика, уверяющего, что в гостинице нет и никогда не проживало подозрительных постояльцев.

Когда оконный проем занял позеленевший больше обычного служитель Мельпомены и Талии, Титус, вспомнив о письме, торопливо спросил:

– Что сегодня ставят в театре?

Шекспирус удивленно воззрился на него, уже свесив при том одну ногу вниз. Вслед за тем пролепетал, закатив глаза:

– «Ромео и Джульетту», мою пьесу, созданную по мотивам народных легенд и сказок. Сюжет являет нам одновременно пример глубокого трагизма и драматизма. Ваш покорнейший и приятнейший слуга будет исполнять роль…

Не дослушав эту прекрасную тираду, Титус пятерней предательски подтолкнул литератора в спину, а затем, подождав, пока тот скатится с телеги, отправился следом. За углом его поджидали Павлис и ростовщик, вызвавшийся приютить у себя бездомную парочку заговорщиков, – скорее из опасений, что те сдадут его с потрохами в случае поимки.

– Вечером мы идем в театр, – сообщил по дороге наследник Павлису. – Там будет пьеса про любовь, тебе наверняка понравится.

– Значит, вечер у нас без приключений? – спросил тот с надеждой, вытирая со лба пот и снимая прилипшие клочки сена.

– Именно. Расслабимся и славно проведем время.

Титус не лукавил. Ввиду последних событий его мало-помалу затягивало в воронку осторожной, но все-таки эйфории, которую подпитывало живое ощущение, что Архивариус наконец-то принял его судьбу в свои руки и все теперь будет выходить как по маслу. В самом деле, не прошло и недели, как никому не известный послушник из Бари явился в Сан-Марино, а у него здесь уже множество явных и тайных друзей, которые помогают ему в заговоре против самого герцога! При том некоторые – вот, к примеру, Большой Феодал – совершают поступки явно вопреки собственной натуре. Другими словами, все эти люди как будто крепко повязаны одним сюжетом… Сюжет этот начинал все больше занимать Титуса еще и по причине наличия в нем пока второстепенных, но многообещающих деталей вроде силуэта-камеи в ночном окне, округлого почерка «как у Марии» или букетика цветов на столе в гостинице. Объяснение, щекочущее воображение, было почти уже готово. Архивариус, дабы лично не следить за стражниками и не подгонять под окна наследнику возы с сеном, отправил заниматься подобными мелочами некую прекрасную барышню, заодно скрасив Титусу рутинное предприятие по спасению мира. Да и позвали его сегодня вечером, заметьте, смотреть не «Гамлета» или «Короля Лира», а «Ромео и Джульетту»! Титус уже был почти влюблен – то ли в сам сюжет, то ли в помогающую ему придуманную незнакомку. Неудивительно, что он припомнил вдруг о материях, которые мало занимали его в монастыре. Первый же вопрос, заданный наследником в доме ростовщика, прозвучал неожиданно даже для него самого:

– Дорогой Михаэль, нельзя ли в целях поддержки нашего чудесного заговора выделить мне и моему товарищу приличное платье? На что способны заговорщики-голодранцы?

Ростовщик от неожиданности закашлялся, потом начал натужно кряхтеть, видимо надеясь таким вот незатейливым образом отделаться от Титуса. Но не тут-то было.

– Помыться тоже не мешало бы, – добавил наследник, недовольно поведя носом. – Конечно же, в горячей воде. Нам не нужно привлекать к себе лишнего внимания!

Михаэль совсем зашелся в приступе кашля, будто больной чахоткой. Титус и бровью не повел.

– Ну и перекусить чего-нибудь. На какие великие дела способен голодный заговорщик, у которого урчит в животе? Я был бы не против жареной курицы и свежего каравая… Подавился чем-то? По спине постучать?

Узрев здоровенный кулак Павлиса – тот по доброте душевной хотел немедля прийти страждущему на помощь, – Михаэль осознал, что ему не отвертеться. Придется для благородного дела спасения мира все-таки пожертвовать парой нарядов – из тех, которыми он приторговывал в своей лавке. Отмоченные в горячей воде и завернутые в простыни, Титус и Павлис долго разбирали завалы одежды, извергнутые из нескольких громадных деревянных ларей. После долгих примерок, во время которых Титусу приходилось играть роль Марии («Как ты думаешь, Марии приглянется этот цвет? Эти штаны достаточно мужественные? Не слишком ли выпячивается живот?»), Павлис переоделся в длинное купеческое платье ядовито-зеленого цвета и похожий на поварской колпак головной убор, переливавшийся, как кожа игуаны, изумрудным отливом. Одев капризного старосту, Титус быстро приглядел себе подбитую снизу мехом черную куртку, модные остроносые туфли и красный берет с длинным пером, которое свисало на плечо. Единственное, что теперь смущало наследника, – это грязная фальшборода, которая, похоже, доживала свой недолгий век и уже даже не источала прежнего запаха кошачьего помета. В конце концов он решил прикрыть лицо плотно прилегающей к коже черной матерчатой маской.

Михаэль понял его по-своему:

– Отличная маскировка! Тем более что местные аристократы иногда позволяют себе появляться на публике в крайне загадочном виде. А еще вы могли повредить глаз в поединке. Или же ваше лицо изуродовала оспа…

– Или акула, – зевнув, добавил Павлис. – Столько всего бывает в жизни. Не то что в книгах. Там сразу понятно, чем все закончится.

– Это точно, – согласился Титус. – Готов поспорить, что в новой пьесе, которую мы идем смотреть, в конце все должны умереть.

За три года изгнания Титуса театральная жизнь в Сан-Марино, надо сказать, совершила громадный скачок вперед. Театр переместился с базара, где развлекал незамысловатыми пьесками приехавших на рынок крестьян, во внушительных размеров деревянное здание на окраине, напоминавшее рассчитанный человек на двести-триста сарай, выстроенный в форме пятиугольника и скудно украшенный снаружи сухими цветами и выгоревшими лентами. Со всех сторон в наступающих сумерках к театру стекались темные фигуры горожан. Большинство местных театралов были навеселе – непрестанно раздавались взрывы хохота и нетрезвые выкрики. Заплатив на входе по две