Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья. Том 2 - Ринга Ли

головой и ничего не сказал, поднимая взгляд на статую. Монах долго смотрел на его профиль в свете свечей, ожидая, что тот начнет спорить или оправдываться – и тогда он точно сломает ему ноги, наплевав на то, что они находятся в храме. Мастер ждал долго, но, не услышав ни того ни другого, решил снизойти до ответа простому смертному, делая голос ленивым и прохладным:

– Наши грехи при жизни влияют на пребывание в Нижнем царстве. Пока души ждут своей очереди на суде, они ведут жизнь, подобную смертной. Если при жизни человек вел себя неподобающим образом, то все плохое вернется ему. Но если умерший был добрым по отношению к другим, то и место его нового пребывания будет к нему благосклонно.

Лю Синь вдруг почувствовал облегчение за одну маленькую душу.

Настоятели храма, стоящие вдоль стен, с тем же испуганным видом вслушивались в каждое слово, не смея приблизиться даже на пару шагов. Они провели рядом со странствующим великим мастером все утро, но тот не удостоил их ни единым словом, кроме холодного «прочь». Все они были на пути к бессмертию и уже должны выбиться из пласта смертных, вознесясь в глазах мастеров. Так почему же бессмертный разговаривает сейчас с обычным человеком, снизойдя даже до того, чтобы завести беседу первым?

С интересом покосившись на юношу, мастер продолжал:

– Вот ты, например, говоришь о том, что каждая жизнь ценна. Скажи мне, глупый человек, ты хоть раз отнимал чью-то жизнь?

Лю Синь услышал на задворках сознания бычий рев сотен демонических фэй и звук рвущейся под их рогами плоти вперемешку с людскими криками боли.

Он сказал, поднимая потемневшие глаза на дымку благовоний:

– Я убил с десяток демонических тварей. Каждая жизнь ценна, но не каждой можно позволять продолжаться.

Монах окинул юношу скептическим взглядом. Верхние одеяния прикрывали его тонкие руки и ноги, однако даже сквозь них виднелись острые выступы костей. Сколько ему, лет двадцать? Мастер было подумал, что, возможно, ошибся, и человек рядом с ним – заклинатель, но тут же отбросил эти мысли, не чувствуя в нем даже слабых проблесков энергии или сил.

Мужчина молчал долгое время, следя за тающей дымкой, после чего надменно произнес:

– Все равно люди годны только для выпаса скота и приготовления еды. Ни один смертный не достоин марать путь меча и совершенствования. В вас нет ни духовного развития, ни просветления. Все, что вы можете, – лишь подражать бессмертным, жалко вопя о помощи, как ослы.

Видя, что человек никак не реагирует на его слова, монах разозлился и выхватил из его рук лист бумаги. Мгновенно пробежав глазами написанное – на удивление ровной уверенной каллиграфией, – он презрительно фыркнул и бросил письмо в огонь, который тут же пожрал его. Лишь через секунду бессмертный понял, что в этой вспышке злости влил в послание свою духовную энергию, по неосторожности отправляя его в Нижнее царство.

Зло сжав губы и раздув ноздри, мастер снова посмотрел на человека, который не обратил внимания на его действия. Вскочив на ноги, краем глаза он увидел, как монахи буквально вжимаются в стены. Тряхнув рукавами, мастер что-то пробормотал себе под нос и вылетел из зала, слыша торопливый бег монахов за спиной.

Лю Синь прикрыл глаза лишь на миг, а в следующий заметил, что даоса рядом с ним уже нет. Тряхнув головой, он подумал о том, что слишком долго вдыхает курительные благовония и что неплохо было бы проветриться.

Низко поклонившись статуе напоследок, Лю Синь встал и направился к выходу.

Тан Цзэмин скучающе прогуливался по залу, пытаясь убить время. Он то и дело морщил нос от горящих благовоний, запах которых забивал легкие. Помня свой последний визит сюда, он предпочел рассматривать статуи, вместо того чтобы снова окунуться в гнетущую обстановку.

Они направились в храм на рассвете, едва небо на востоке посерело. Лю Синь предполагал, что сегодня там будет полно людей и, чтобы избежать очередей, лучше прийти затемно. Видимо, так думал не он один, потому что в храме уже было не протолкнуться.

Тан Цзэмин зевнул и бросил взгляд в сторону, куда уже довольно давно удалился Лю Синь. Но, заметив справа знакомую фигуру, он нырнул за большую колонну и осторожно выглянул из-за нее.

Чоу Лицзы шел по небольшому дворику перед павильоном Поклонения усопшим. Шаг его был быстрым, словно он прогуливался по давно знакомой тропе. Большой пес, ожидавший неподалеку, тут же подбежал к нему, ступая массивными лапами в ногу с хозяином. Проводив их взглядом до выхода, Тан Цзэмин направился к стоящим неподалеку даосам, отвечающим за молитвы и подношения в этом павильоне.

Выхватив глазами послушника лет семнадцати, который явно скучал, подкидывая веер в отдалении от всех, Тан Цзэмин тут же поспешил к нему.

– Почтенный даос, – позвал он, и парень тут же подскочил, испугавшись, что настоятель вновь поймал его за отлыниванием от обязательств и сейчас устроит выволочку. Поймав подпрыгнувший несколько раз веер, чуть не выпавший из неловких рук, даос обернулся, встретился со шкодливым взглядом Тан Цзэмина и завопил:

– Мать твою, напугал меня!

– Да не ори ты, – шикнул Тан Цзэмин, утаскивая его за колонну. Даос прокашлялся, напуская на себя благочестивый важный вид:

– Что юному господину угодно?

Тан Цзэмин покосился на него:

– Знаешь парня с огромной псиной, который только что вышел из павильона?

Послушник прищурился:

– У меня что, дел других нет, кроме как следить тут за всеми?

Тан Цзэмин прыснул. Он ясно видел, как парень лениво рассматривает всех входящих и уходящих, развлекаясь разглядыванием их одежд. А Чоу Лицзы определенно был тем, кто привлекал взгляды. Словно расцветший, в последнее время он щеголял в дорогих и красивых одеяниях, будто стряхнув с себя скорлупу.

– Так знаешь или же нет? – выжидательно уставился на даоса Тан Цзэмин.

Молодой парень, который с самого рассвета маялся от безделья, только рад был поболтать и развеять скуку. Закончив строить из себя истового послушника, он усмехнулся и оперся плечом о колонну:

– А кто ж его не знает? Вот уже несколько месяцев этот господин каждую неделю приносит щедрые подношения золотом. Я сам несколько раз видел, как он горстями ссыпает его в габбровую чашу.

Тан Цзэмин задумался, тихо бормоча под нос:

– Вот оно как…

И откуда у сукиного сына столько золота, если он сам был бедняком? Ведь он вел жалкое существование, судя по рассказам Сяо Вэня, который разливался соловьем о нелегкой судьбе новоиспеченного друга.

Даос вдруг со щелчком раскрыл веер,