Наследник богов - Нира Страусс

точно не изменилось за последние три тысячи лет. Геб разделил с Найлой плошку млухии[11] с уличного лотка, а потом Найла потянула его на открытый рынок, где готовили изумительный фалафель. Почти ничего из этих яств не существовало до его отбытия в Дуат, а может, они назывались тогда иначе, но Геб схватывал все на лету.

– Тебе понравится, – заверила Найла. – Он снаружи хрустящий, а внутри мягкий-мягкий.

Фалафель действительно оказался бесподобным, но куда бесподобнее было блаженство на лице Найлы, когда она попробовала кусочек. Геб, недолго думая, убрал надкушенный шарик от ее губ и завладел ими сам. Когда он отстранился, ее прекрасные темные глаза занимали, казалось, пол-лица.

– Дыши, прекрасная.

Найла, очнувшись, дожевала и проглотила остатки фалафеля.

– Ничего себе ты любитель целоваться… Кто бы мог подумать.

– Да, кто бы.

Они пошли исследовать Бавити дальше, и Найла рассказывала ему про оазис Бахария, в котором располагался город, и об открытиях на раскопках, ведущихся в окрестностях. Геб все это время старательно сдерживал улыбку, потому что уже слышал, как ровно то же самое Найла живописала Мере по дороге в гостиницу. Но она так светилась, погружаясь в воспоминания и расписывая находки, что лишь бессердечный негодяй мог бы ее прервать.

А Геб ни за что не свете не подрежет крылья Найле Бек.

В конце концов они наткнулись на небольшую толпу слушающих музыкальное представление. Инструменты, на которых играли артисты, Геб не узнавал, но что-то в этой мелодии уносило его в прошлое – для него совсем недавнее, а для них, конечно, погребенное в толще песка под их ногами много столетий назад. Мотив был задорный, и слушатели охотно хлопали в такт.

– Это коптская музыка, – шепнула Найла ему на ухо, приподнявшись на цыпочки. – А инструменты – тарелки и треугольники.

Геб улыбнулся:

– Я словно вновь при дворе фараона.

– Правда? И сколько же фараоновых дворов ты повидал?

Пряча улыбку, Геб обнял ее и привлек к себе. Она что-то пробормотала вполголоса, но все же обвила его рукой за пояс и прижалась сбоку, наслаждаясь музыкой. Чуть погодя к музыкантам вышла девушка в красивом платке на голове и запела. Чарующим голосом она пела о человеке, который пожертвовал собой ради любимой и умер с улыбкой на устах.

Как подгадали.

Геб украдкой смотрел на Найлу. На сияющие глаза, на притаившуюся в губах улыбку. Она была так прекрасна в этом белом платье, что за ужином ему приходилось стискивать зубы, чтобы не выставить себя подхалимом, рассыпающимся в комплиментах. Едва увидев это платье в магазине, Геб понял, что заберет его, потому что оно сшито специально для нее. Хотя и оно не воздает должное этой смуглой коже и темным волосам – впрочем, вряд ли есть на свете что-то способное воздать им должное.

«Все, Геб, ты пропал».

В конце концов Найла, видимо, почувствовала его взгляды. Их глаза встретились, и у Геба что-то встрепенулось в груди.

– У богов не бывает детей, – выпалил он.

Найла опешила:

– Что? А… Ты про это…

– Продолжать свой род способны только смертные, – разъяснил Геб вполголоса. – Нам дарована огромная сила и вечная жизнь, но мы лишены возможности создавать себе подобных. Однако такие могущественные боги, как Амон или Ра, сумели, поправ ряд законов, создать других богов, которых они нарекли сыновьями и дочерьми – в подражание людям, надо полагать. Это потребовало колоссальных усилий, но, главное, они нарушили равновесие справедливости, поэтому за последующие миллионы лет в мире не появилось больше ни одного нового божества.

В глазах Найлы отразилась целая череда эмоций, а губы зашевелились, словно на языке у нее вертелись сотни вопросов и она не могла выбрать один.

– То есть получается, на самом деле Нут тебе… не сестра по крови?

– Мы возникли одновременно как две стороны одной монеты, небо и земля. Мы считаем себя братом и сестрой, и остальные боги всегда звали нас близнецами, но мы не созревали в одной утробе и не рождались, как это происходит у смертных.

– Надо же… – Найла в задумчивости уставилась в пространство. – Это многое меняет…

Разумеется, ей теперь не терпится зарыться в литературу и рукописи и перетряхнуть все свои познания в египетской мифологии в свете только что услышанного. Геб перебрал пальцами пряди ее волос, задаваясь вопросом, как в этой прелестной головке умещается такой мощный ум.

– Я поведал тебе одну из сокровеннейших тайн в истории Египта… Теперь и ты должна сдержать слово.

Это мигом вернуло ее в действительность.

– А что, я его давала? Вроде мы ни до чего не договорились тогда.

– Это был негласный договор, прекрасная.

– Ну, не знаю…

Геб обхватил ее за талию и наклонился к самым губам, чтобы с бесконечной нежностью приникнуть к их выразительному изгибу.

– Поспи сегодня ночью со мной, Найла Бек. И больше ничего. Прошу тебя.

Он заглянул ей в глаза, чтобы узнать ответ, и не увидел там ни капли сомнения. Только искры смеха.

– Если бы мой отец это услышал, он бы лично постелил нам постель.

Богу пришлось изо всех сил закусить губу, чтобы не расхохотаться над непрошено возникшей перед глазами картиной: Контар Бек заботливо разглаживает складки на ложе, где он, принц богов, возляжет с его расторопной умницей-дочерью.

– Тогда мы, пожалуй, никому об этом не скажем, – улыбнулся он в конце концов.

– Пожалуй.

29

Превосходство

В гостиницу они вернулись уже на рассвете, и Найла понимала, что отдыхать им придется недолго. И что? Подумаешь! Она не знала, как воспринимает все произошедшее с Гебом, потому что после того потрясающего поцелуя мозг превратился в кашу. У нее бывали в жизни разные первые поцелуи – и неловкие, и странные, и прекрасные. Но то, как целовал ее Геб… Теперь Найла наконец поверила всем этим фильмам о любви, в которых один-единственный поцелуй делил жизнь героев на до и после.

Еще она знала, что такое происходит не каждый день и что подобного рода химия с кем попало не возникнет. Такое впечатление, что судьба решила отхлестать ее иронией по щекам. Чтобы неповадно было высмеивать фанатиков вроде отца и столько лет отказываться от наследных обязанностей жрицы.

«Ах, ты не веришь в богов? Ну так вот тебе половина египетского пантеона во плоти. Ах, тебя тошнит от дифирамбов всемогущему Гебу? Ну вот он собственной персоной, обаятельный умный красавец, сейчас влюбишься в него по уши и перестанешь валять дурака».

В коридор они вошли, не разнимая рук.

– Еще один вопрос, последний, – объявила Найла.

Геб приподнял бровь:

– Неужели?

– Помнишь, когда ты к нам только явился, говорил, что различаешь цвет души.

– Да.

– И ты пообещал сказать, какого цвета моя, когда мы увидимся в следующий раз… А сам уже знал, что уйдешь среди ночи.

Геб сморщился.

– Мне жаль, что так вышло. Я думал тогда, что наши пути уже не пересекутся, а у меня плохо получается… прощаться. – Последнее слово прозвучало еле слышно.

– Я же не в упрек. – Найла покачала их соединенные руки, словно маятник. – Но теперь-то скажи.

Геб посмотрел на нее, склонив голову набок, словно изучая, а потом с величайшей нежностью обнял ее лицо ладонями, погладил большими пальцами скулы и наклонился, чтобы еще раз поцеловать. Найла с протяжным прерывистым вздохом приподнялась на цыпочки, собираясь окунуться в этот поцелуй.

Геб слегка отстранился:

– Если ты так сделаешь, я и имя-то свое забуду, прекрасная.

– Какое из них?

– Метко! Что до цвета души… Она у тебя золотая. Не бледно-золотистая, не просвечивающая, словно дымка, а звонкая, словно сплошь усыпана крупицами настоящего чистого золота, – проговорил он, и Найла ахнула, обомлев. – Это цвет фараонов и тех, кому суждено совершить великие подвиги. Полагаю, что твои родители тоже это чувствовали, не зря же они нарекли тебя таким славным именем. А может, наоборот, выразили в имени свои пожелания насчет твоего будущего.

– В имени? Ты о чем?

– Найла означает «успех». – Геб посмотрел на нее с лукавой усмешкой.

– Вот оно что… Поэтому Хапи зовет меня успешницей. – Она рассмеялась. – А я думала, у него на это какие-то одному ему известные резоны.

– Не исключено и это, – согласился Геб. – Но теперь ты знаешь. Поэтому ты