Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья. Том 2 - Ринга Ли

предплечье, Тан Цзэмин увидел тонкий порез на рукаве, пропитавшийся красным. Вид этой крови стал сигнальным огнем, натягивая цепи до предела и дробя кости. Казалось, красные капли были единственным ярким пятном во всей кухне. Что-то внутри Тан Цзэмина усилило их запах и цвет, заставляя его неотрывно следить за алыми горошинами, с тихим стуком разбивающимися о пол. Нутро опалило огнем, поднявшимся до самой головы. Тан Цзэмину казалось, что, если бы все его кости и внутренности передробили в фарш и посыпали солью, ему не было бы так больно, как сейчас.

Через мгновение Лю Синь пришел в себя и повернулся к нему спиной. Это заставило Тан Цзэмина очнуться.

Мотнув головой, он отступил к выходу и прохрипел:

– Я посплю сегодня на крыльце.

С этими словами Тан Цзэмин быстро вышел за дверь. Ускоряя шаг, вскоре он перешел на бег и вылетел на задний двор.

Бамбуковый лес был окутан темнотой, а лунный свет, скрывшийся за облаками, освещал лишь верхушки стеблей, скрывая чащу во мраке.

Когда Тан Цзэмин достиг ручья, он уже не осознавал ни себя, ни содеянного. Внутри колотилось только желание утолить лютый голод, сжиравший внутренности вместе со всеми светлыми чувствами, что и так в последние дни ушли на самое дно. Одним прыжком перемахнув ручей и оставив в отражении лишь пару сияющих пурпуром глаз, Тан Цзэмин на ходу выхватил из наруча нож, скрываясь во мраке рощи.

Глава 77

Последний лепесток

Раздражающий солнечный луч мазнул по лицу, путаясь в длинных ресницах. Дрогнув, веки тяжело приоткрылись, и пара синих глаз посмотрела прямо перед собой, едва различая очертания навеса.

Тан Цзэмин прижал руку ко лбу, приподнимаясь и морщась. Голова раскалывалась от стучащей в висках крови. Он тихо застонал. Оглянувшись по сторонам, Тан Цзэмин обнаружил себя лежащим на дощатом полу заднего крыльца. Отсюда виднелся и ручей, и то самое дерево, возле которого он оставил вчера тяжелый молот. С тихим кряхтением встав и придерживаясь за балку, Тан Цзэмин ощутил, как все тело ломит и выкручивает от боли, а ноги гудят, словно он пробегал всю ночь напролет. Так он чувствовал себя только однажды – когда перебрал вина и промучился от сильного похмелья весь день, превозмогая боль и усталость, а также сильную жажду. Тяжело сглотнув и уставившись на ручей, Тан Цзэмин приблизился к нему и упал на колени, чтобы зачерпнуть воды и смочить саднящее горло.

Протянув руки, он еле подавил крик, уставившись на окровавленные ладони. Подскочив с земли и осмотрев себя сверху донизу, он едва устоял на ногах от этого вида и оперся о большой камень. Его сапоги были в грязи, а подол халата – кое-где рваным, с налипшими сгустками чего-то темного; весь торс и руки до локтей перемазаны бурыми разводами засохшей крови, которая на солнце источала жуткий металлический смрад со сладковатыми нотками.

Тан Цзэмин тяжело дышал, не в силах остановить панику, подкатывающую к горлу, а в следующее мгновение согнулся, падая на колени и опустошая желудок. Зайдясь в приступе сильного кашля и часто, рвано дыша, он дрожал от страха и боли, вновь прострелившей грудь, словно под его ребра с каждым вдохом вгоняли кинжал.

– Я кого-то убил, я кого-то убил… – в ужасе шептал Тан Цзэмин, обхватив голову руками.

Он кое-как дополз до ручья и рухнул в воду, принявшись стирать кровавые разводы, которые обнаружились даже на шее и лице. Казалось, он весь пропитался кровью, и даже его темные волосы стали багрово-коричневыми. Крови было так много, что она явно принадлежала не курице и не фазану, которых он видел днем. Подвывая, Тан Цзэмин с остервенением отмывался, краем глаза подмечая, как ручей становится красным, убегая в лес. При мысли о том, что в бамбуковой роще был всего один человек, а судя по кровавым следам, именно там Тан Цзэмин и провел прошлую ночь, стало совсем невыносимо. Закрыв руками лицо, он зарыдал, не в силах совладать с ужасом, сковавшим сердце.

Он не знал, сколько просидел так, содрогаясь от всхлипов, но звук из храма привел его в чувство.

Чистый звон меча, рассекающего воздух, отражался от стен и эхом разносился по округе. За эти дни Тан Цзэмин уже привык слышать его, поэтому осознание того, что Лю Синь уже проснулся, привело мальчика в животный ужас. Не хватало еще, чтобы юноша увидел его в таком состоянии: с чужой кровью на руках и ножом, валяющимся у ног! Давясь болью и страхом, Тан Цзэмин поднялся на дрожащие ноги и принялся в спешке наводить порядок вокруг, стирая кровь с камней и засыпая ее опавшими листьями. После он спустился к реке и нырнул в нее с головой, борясь с желанием утопиться и позволяя воде смыть остатки крови. Солнечное утро никак не вязалось с осознанием трагедии, но хотя бы больше не злило, словно раздражающий голод наконец отступил. Подумав об этом, Тан Цзэмин едва удержался от нового приступа тошноты.

Полчаса потребовалось на то, чтобы он хоть немного собрался с мыслями и двинулся в лес. Больше всего на свете ему хотелось бежать без оглядки, но осознание содеянного толкало Тан Цзэмина в спину. Он должен был увидеть, что натворил этой ночью, и ответить за это. Он шел, едва различая дорогу от застилавших глаза слез, по кровавому следу, ведущему в чащу.

«Я загнал человека, я загнал человека», – стучало где-то в затылке, отчего Тан Цзэмин пару раз падал наземь, содрогаясь в приступах ужаса и вины. Тяжкий грех на сердце едва позволял дышать. Не было ни мыслей, ни вопросов: что с ним происходило и почему? Что стало поводом для безумства и что подтолкнуло его выхватить нож? И что пробудило в нем такой голод, который невозможно было утолить ни едой, ни питьем? Лишь кровь помогла ему немного облегчить жажду, благодаря чему он сейчас в более-менее здравом рассудке шел вперед.

Кровь стала намного ярче и гуще, когда Тан Цзэмин добрел до небольшого обрыва. Лежавшее рядом трухлявое дерево обнажало свои кряжистые корни, уже поросшие мхом. Тан Цзэмин увидел окровавленный отпечаток своей руки, уже впитавшийся в зелень. На осознание того, что стоит сделать лишь шаг, и он увидит тело, потребовалось долгое время, за которое Тан Цзэмин пережил еще один приступ ненависти к себе.

Тяжело дыша и сжимая кулаки, Тан Цзэмин на подгибающихся ногах шагнул к краю. Перед глазами потемнело, едва лишь он увидел внизу меж корней