Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья. Том 2 - Ринга Ли

Мертвое тело рыжей пумы, лежащее внизу, за ночь почти полностью растащили росомахи и сейчас скалились неподалеку, не решаясь приблизиться к человеку.

Тан Цзэмин едва не потерял сознание от оглушительной волны облегчения. Валун с сердца рухнул под ноги, раскалываясь вдребезги. Но остаточное чувство вины по-прежнему сдавливало горло, позволяя делать лишь неглубокие вдохи. Тан Цзэмин привалился спиной к трухлявому дереву и поднял мутный взгляд на лес перед собой. Он долго сидел так, успокаивая едва не выскочившее сердце, а потом увидел среди деревьев толстячка, спокойно бредущего к реке с котелком и удочкой.

Лишь спустя час Тан Цзэмину наконец удалось справиться с душевными муками.

Вернувшись обратно, Тан Цзэмин просидел у реки до обеда, пытаясь медитировать. Как бы он ни злился на Гу Юшэна, судя по всему, слова наставника о том, что состояние внутреннего покоя и контроля гнева необходимо, были не пустым звуком. Но сколько Тан Цзэмин ни пытался, ему не удавалось сосредоточиться ни на чем, кроме вчерашних событий. Он отчетливо помнил, как сносил со столов все блюда, разбивая их о стены и топча ногами; помнил все слова, сказанные в ярости, а также бледность Лю Синя, чей профиль так и стоял перед глазами. Тан Цзэмин помнил все это ясно и четко, однако не мог найти в себе ни толики жалости или вины, не желая ступать на порог храма и видеть ненависть во взгляде юноши. Краем сознания он понимал, что был неправ, но в душе не мог отыскать отклика, чтобы попросить прощения. Тан Цзэмин не чувствовал вины, наоборот: вспоминая вчерашние события, он отчего-то снова ощущал нарастающую злость. Как будто что-то рычащее внутри задирало рогатую голову, беснуясь и просясь на волю, чтобы вдоволь нарезвиться и успокоиться, снова вкусив чужой крови.

Изо всех сил стараясь подавлять эти чувства, Тан Цзэмин пытался сосредоточиться на внутреннем покое и привести ци в порядок. Но вскоре понял, что ни первое, ни второе ему не удается. Стоило лишь на внутренней стороне век возникнуть вчерашней сцене, где капли крови разбивались о кухонный пол, как покой покидал Тан Цзэмина, а ци вновь скрылась, будто и не текла никогда по его меридианам. Когда злость с новыми силами заклокотала внутри, а кровь застучала в затылке, Тан Цзэмин напрягся, услышав за спиной тихую поступь. Закатив глаза и повернув голову, он увидел Лю Синя, одетого в чистый нижний халат и идущего по траве босиком в его сторону.

«Ну надо же, – усмехнулся Тан Цзэмин про себя, – какие мы чистые с самого утра, а лицо так и светится… Кстати, чем оно там светится? – Он прищурился на непроницаемое лицо юноши и вновь отвернулся. – Конечно. Сухой и неинтересный, как и все его книжки».

Невольно осмотрев себя, Тан Цзэмин почувствовал отвращение к своему внешнему виду, ведь сам он выглядел не лучшим образом, сидя в мокром и рваном халате, провонявшем грязью и речной водой. Лю Синь с тихим стуком поставил небольшой столик с чайничком и единственной пиалой из голубой глины. Даже несмотря на легкий ветер, отчетливый приятный аромат отвара окутал Тан Цзэмина, заставив заинтересованно покоситься на юношу, расположившегося справа.

Лицо Лю Синя ничего не выражало – ни злости, ни обиды. Казалось, о вчерашнем вечере напоминает только аккуратно зашитый на предплечье широкий рукав. Придержав его, Лю Синь медленно наполнил чашу полупрозрачным отваром и пододвинул ее Тан Цзэмину. Тот лишь фыркнул, отворачиваясь.

– Травить меня будешь? – спросил Тан Цзэмин, помня о наказаниях Гу Юшэна, который называл это «новым этапом тренировок» всякий раз, стоило ему только провиниться или ослушаться.

– Пей.

– Что это? – принюхался Тан Цзэмин. От вкусного запаха пробудился настоящий голод, и он вдруг вспомнил, что не ел уже сутки.

– Просто выпей, – устало выдохнул Лю Синь, отворачиваясь к реке и так и не встретившись взглядом с Тан Цзэмином. Присмотревшись чуть внимательнее, Тан Цзэмин понял, что ошибся. Лицо Лю Синя действительно не отражало никаких обид или злости, но было явно бледнее обычного, а под глазами пролегли заметные серые тени, дававшие знать о бессонной ночи.

Поджав губы, Тан Цзэмин одним движением повернулся и подсел ближе к столу. Недоверчиво посмотрев на чашу, он в три глотка осушил ее и, сложив руки на груди, точно так же, как и Лю Синь, отвернулся к реке. Спустя всего пару минут Тан Цзэмин вдруг глубоко и легко задышал, чувствуя, как что-то внутри с шипением плавит ненавистные цепи, паром сметая завесу перед глазами и давая осознать в полной мере, что и с кем он творил в последние дни и кого именно он назвал… скотиной.

Река постепенно теряла свою четкость, и лишь тогда Тан Цзэмин понял, что глаза заволокло слезами. Опустив скрещенные на груди руки, он растерянно шарил взглядом перед собой, не находя смелости повернуться к Лю Синю. Стыд накрыл его с головой, погребая жгучую ненависть. Спустя несколько попыток, Тан Цзэмин все же сумел поднять взгляд на Лю Синя, да и то лишь на пару мгновений, после чего вновь виновато опустил глаза на маленький столик. Вся его фигура, еще пару минут назад излучавшая уверенность и надменность, съежилась, будто стараясь стать еще меньше, а может, и вовсе провалиться сквозь землю. Хищный зверь внутри превратился в маленького щенка, скулящего и раздирающего сердце острыми когтями.

Спустя еще пару минут Лю Синь первым нарушил молчание.

– Это успокаивающий отвар на основе последнего лепестка парящего лотоса[41], что у меня был, – сказал он, по-прежнему глядя на реку. – Я понимаю, что новая местность и тишина этой горы тебе надоели. Вечером я отвезу тебя обратно в город.

«Город? – переполошился Тан Цзэмин, растерянно смотря на то, как Лю Синь ставит голубую пиалу на подставку и поднимает столик, чтобы уйти. – Какой еще город? Вонючий Яотин? Я не хочу в Яотин!» Но как бы ни кричал он внутри, вслух не посмел повысить голос. Приподнявшись на коленях, Тан Цзэмин взволнованно произнес Лю Синю в спину:

– Ифу, прости меня и не отсылай обратно! Ты прав, я просто испугался и переволновался, только прошу, не отсылай обратно!

Лю Синь остановился. Казалось, он тщательно взвешивает все за и против этой просьбы, а Тан Цзэмин в это время уже решил, что если услышит отказ, то тут же упадет ниц перед ним, моля о прощении, и будет ползать