Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

Бертран наконец-то распробовал плотские утехи и, постоянно находясь под хмельком, совершенно не жалел, что познал это не с любимой, а со шлюхами. Он вообще старался не вспоминать Катрин. Начал он с того, что заставил себя запретить думать о погибшем бароне и отце Филиппе. Когда он вернулся в лагерь после резни мусульманской деревни, тела двух погибших так и лежали в палатке. Бертран сам организовал похороны. Так как вести тело барона во Францию было некому, он решил похоронить его здесь же, в египетской земле. Пока он искал подходящее место, которое бы не заливал Нил, он обнаружил в зарослях под пальмами плиту с надписью, в ней говорилось, что здесь покоятся граф Генрих фон Штернберг и Кристабель де Ла Мэр. Кто были эти люди, он не мог себе и представить, но Генрих де Сов, вызвавшийся ему помочь с похоронами, предположил, что эти люди умерли в Дамиетте во время крестового похода немецких и голландских рыцарей почти тридцать лет назад. Плита хорошо сохранилась, вот только никаких признаков, что она стоит там, где похоронены указанные Генрих и Кристабель, не было. Плита просто лежала в зарослях. Бертран подумал, что эти двое – влюбленные, погибшие в походе, и от собственного одиночества у него защемило сердце. Рядом с этой плитой он сам вырыл мечом могилу, запретив тамплиеру ему помогать – так ему казалось, он отдает последний долг Тибо де Фрею, своему сюзерену. В эту же могилу рядом он положил и обезглавленное тело отца Филиппа, с горечью представляя, как умная голова капеллана сейчас выставлена на потеху сарацинской толпы где-нибудь в Каире. Для усопших он сам заказал плиту у каменщиков и сам выбивал их имена – медленно, не имея сноровки, за то сам, вспоминая буквы, которым учил его отец Филипп.

В эти часы долгого корпения над камнем Атталь размышлял о том, как бы расстроился отец Филипп, если бы узнал о безумной жестокости своего воспитанника, убивавшего безоружных египетских мужчин и безучастно следившим за убийством женщины и ребенка. Бертран думал, что, наверно, это на самом деле не угодно Богу и он обязательно будет наказан. Но шли дни, и все проходило своим чередом, и никакого наказания. Генриха де Сов за смелые действия Великий магистр обязательно обещал наградить, сделав его командором на новых, освобождённых от сарацин, территориях. Роберт д'Артуа за решительный, храбрый ночной рывок в египетские земли в поисках проникших убийц отвесил Бертрану тугой кошель, набитый золотом и серебром. Бертран сумел договориться со своей совестью, поняв по отсутствию божьего наказания, что, скорее всего, ничего в его поступке плохого и не было – идет война, сарацин надо убивать, ведь они суть – нехристи, зло, не важно, воины или крестьяне.

И тут его к себе в компанию позвал сеньор Монпансье Эмбер де Божё-младший, известный любитель женщин. С ним на пару Бертран проводил недели, не просыхая от вина и еле выползая из объятий шлюх. Он вообще думал остаться в Дамиетте, когда вся армия выдвинется в поход. Зачем ему эта война? В городе полно доступных женщин, а у него есть деньги. Считая себя дураком за то, что, как сопляк, вздыхал о Катрин и преклонялся перед королевой Маргаритой, Бертран решил – не надо терять время жизни на подобный бред, а как можно больше развлекаться с настоящими женщинами.

Шлюха, с которой спал де Божё, поманила Бертрана, призывно поднимая и опуская таз. Бертран подумал, что, пока его девица спит, он может провести хорошие минуты. Шлюха была высокой, мясистой и этим не особенно привлекательной, но сеньор Монпансье ею не брезговал, почему должен брезговать Атталь? Эмбер де Божё-младший вошел как раз, когда Бертран находился в боевом раже и его первая подружка уже решила присоединиться к ним для развлечений втроем, но де Божё, быстро скинув с себя лишнюю одежду, лихо взял ее в оборот.

Ни оба рыцаря, ни девицы, сладострастные, искусные, даже не пытались сдерживать себя и громко стонали, и кричали, показывая всем, как им хорошо.

Полог шатра откинулся, и на пороге показался король. Лицо Людовика исказило брезгливостью и гневом.

– Немедленно прекратить случку! – взревел он. – Вы, господа, совсем потеряли стыд! Королевский шатер всего в нескольких десятках шагов от вас, а вы тут стонете, как быки! Эмбер де Божё, чтобы я больше не видел вас здесь! Вон! Вон из войска! И ваш друг тоже пусть убирается! Я изгоняю вас! Сучек забирайте с собой, не то, клянусь, вы горько пожалеете!

Бертран д'Атталь подождал, когда король уйдет, затем продолжил совокупление, но уже без лишних звуков. Так же поступил и сеньор Монпансье. Позже они, посмеиваясь над тем, что король застал их голыми, покинули место рядом с королевским шатром, которое занимал де Божё, как рыцарь из свиты, и отправились отнюдь не из армии, а просто на окраину лагеря, где с удовольствием продолжали свои оргии.

Шесть желтых львов, вставших на задние лапы, угрожающе смотрели с сюрко и щита Уильяма Лонгеспе на идущий вдали караван из сотни верблюдов, груженных тюками. Двоюродный брат английского короля из побочной ветви Плантагенетов, сэр Уильям поправил мокрые от пота рыжеватые волосы, накинул на голову кольчужный капюшон с матерчатой подкладкой. Обернувшись, он сказал своим людям:

– Господа, мы атакуем! В плен никого не брать, кроме верблюдов! Ха-ха-ха!

Двести рыцарей – мощная сила, представлявшая последний месяц в войске крестоносцев Англию, дружно взревели. Личных рыцарей в этом отряде у сэра Лонгеспе было немного, подавляющее большинство он набрал у себя на родине, регулярно оплачивая рыцарям их труды из денег, которые ему дал римский папа Иннокентий IV.

Они присоединились к армии Людовика, однако не нашли среди французов себе друзей. Гостей с острова французы не любили и всячески давали понять это Уильяму Лонгеспе и его людям. Впрочем, родственник английского короля сам плевать хотел на всех французов на свете. И лишь король Людовик ценил Лонгеспе и ту военную силу, с которой он прибыл под Дамиетту.

С англичанами общались постольку поскольку, и никто не захотел поддержать дерзкую авантюру Лонгеспе, отважно вышедшего из лагеря в поисках славных рыцарских приключений, несмотря на близость сарацинских отрядов. Никто, кроме Бертрана д'Атталя. После того случая с резней в нильской деревне Бертрана тянуло на подобные мероприятия. Услышав, что сэр Уильям собрался дать жару сарацинским разъездам, регулярно появлявшимся неподалеку от Дамиетты, он сразу решил идти с ним. Никому ничего не говоря, а тем более графу д'Артуа, Бертран присоединился к Лонгеспе, когда