Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

* * *

Ганс и Амалия, двое детей мясника, играли с шариками у стены магазина, большого, старого, типа крепости, каменного строения, вытянувшегося со своими двумя рядами крепко зарешеченных окон вдоль набережной реки. Ганс целился осторожно, прежде чем толкнуть шарик, он вертел его, присматривался к дороге и яме; Амалия сидела на корточках возле ямы и от нетерпения била кулачками по земле. Но вдруг оба оставили шарики, медленно встали и посмотрели на ближнее окно магазина. Слышался шум, будто кто‑то пробовал протереть одно из маленьких мутных темных стекол разделенного на много частей окна, но так как это не удавалось, его разбили, и в маленьком квадрате нечетко появилось худое, беспричинно улыбающееся лицо, по-видимому, это был мужчина, который сказал:

– Дети, идите сюда. Вы когда‑нибудь видели магазин?

Дети покачали головами, Амалия возбужденно посмотрела вверх на мужчину, Ганс оглянулся назад, нет ли поблизости людей, но увидел только одного человека, который, равнодушный ко всему на свете, с согнутой спиной толкал вдоль парапета набережной тяжело нагруженную тележку.

– Ну тогда вы в самом деле удивитесь, – горячо сказал мужчина, словно желая горячностью исправить неблагоприятное стечение обстоятельств, отделяющих его от детей стеной, решеткой с окнами. – Идите же, пора.

– Как нам войти? – спросила Амалия.

– Я покажу вам дверь, – сказал человек. – Идите за мной, я сейчас пойду направо и буду стучать в каждое окно.

Амалия кивнула и подбежала к ближнему окну, там в самом деле постучали, то же самое и в следующем. Но если Амалия послушалась чужого человека и бездумно побежала за ним, то Ганс лишь медленно плелся. Ему было не по себе, никогда ему не приходило в голову зайти в магазин, где, конечно же, интересно, но приглашение какого‑то чужого человека вовсе не означает, что действительно разрешается войти. Скорее всего это не так, в противном случае отец наверняка давно бы как‑нибудь повел его туда, ибо не только жил поблизости, но и далеко вокруг всех знал, все с ним здоровались и относились к нему с уважением. Тут Гансу пришло в голову, что, стало быть, это относится и к незнакомцу; чтобы установить это, он побежал за Амалией и догнал ее, когда она вместе с мужчиной остановилась возле маленькой, находящейся прямо у земли железной двери. Это была дверь большой печи. Мужчина выбил в последнем окне маленькое стекло и сказал:

– Вот здесь дверь. Подождите минутку, я открою внутреннюю дверь.

– Вы знаете нашего отца? – сразу же спросил Ганс, но лицо уже скрылось, и Гансу пришлось подождать со своим вопросом. Дети услышали, что внутреннюю дверь действительно открывали. Сначала ключ заскрипел едва слышно, потом громче и громче в ближних дверях. Видимо, пробоины в толстой стене здесь были заделаны многими тесно примыкающими друг к другу дверьми. Наконец вовнутрь открылась и последняя из них, дети легли на землю, чтобы заглянуть туда, и в полутьме увидели и лицо незнакомца.

– Двери открыты, входите! Только быстро, быстро. – Одной рукой он прижал все это множество дверных досок к стене.

Ожидание перед дверью немного образумило Амалию, она спряталась за Гансом и уже не хотела входить первой, зато его подталкивала, ибо вместе с ним попасть в магазин ей очень хотелось. Ганс стоял совсем близко возле дверного проема, он чувствовал исходящее изнутри прохладное веяние, ему не хотелось ни вовнутрь, ни к незнакомцу, ни по ту сторону этого множества дверей, которые можно запереть, ни в холодный старый огромный дом. Но раз уж он лежал перед проемом, то спросил:

– Вы знаете нашего отца?

– Нет, – ответил мужчина, – но идите же, наконец, я не вправе так долго держать двери открытыми.

– Он не знает нашего отца, – сказал Ганс Амалии и поднялся; ему словно легче стало, теперь он уже наверняка не войдет туда.

– Но я же знаю его, – сказал мужчина и высунул голову из проема, – конечно, я знаю мясника, высокого мясника из лавки возле моста, я сам иногда покупаю там мясо, вы думаете, я впустил бы вас в магазин, если бы не знал вашу семью?

– А почему ты сначала сказал, что не знаешь его? – спросил Ганс, засунув руки в карманы и уже совсем отвернувшись от магазина.

– Потому что в таком положении мне не хочется вести здесь долгие разговоры. Сперва войдите, тогда поговорим. Впрочем, тебе, малыш, вовсе не обязательно входить сюда, напротив, мне было бы приятнее, если бы ты с твоей невоспитанностью остался снаружи. А вот твоя сестра, она поразумнее, пусть она войдет, я буду рад ей. – И он протянул руку Амалии.

– Ганс, – сказала Амалия, протягивая руку незнакомцу, но еще не взяв ее, – почему ты не хочешь войти?

Не находя после последнего ответа незнакомца ясной причины для своей неприязни, Ганс только тихо сказал Амалии:

– Он так шипит. – Незнакомец действительно шипел, причем не только разговаривая, но и когда молчал.

– Почему ты шипишь? – спросила Амалия, желая быть посредником между Гансом и незнакомцем.

– Тебе, Амалия, я отвечу, – сказал незнакомец. – Мне трудно дышать, это из-за непрерывного пребывания во влажном магазине, вам я тоже не советовал бы долго здесь оставаться, но если ненадолго, то тут исключительно интересно.

– Я иду, – сказала Амалия и засмеялась, ее уже разбирало любопытство, – но Ганс тоже должен пойти, – добавила она помедленнее.

– Конечно, – сказал незнакомец, высунулся всем туловищем, схватил ошеломленного Ганса за руки, так что тот сразу упал, и всей силой втянул его вовнутрь.

– Вход здесь, милый Ганс, – сказал он, таща за собой отбивающегося и громко кричащего Ганса, не обращая внимания на то, что лохмотья рукава гансовой куртки повисли на острых углах дверей.

– Мали, – вдруг крикнул Ганс, который, несмотря на все свое сопротивление, был уже с ногами в дыре, – Мали, зови отца, зови отца, я уже не могу выбраться, он с такой силой тащит меня. – Однако Мали, совершенно сбитая с толку такой грубой хваткой незнакомца, да к тому чувствующая себя немного виноватой, поскольку в какой‑то степени спровоцировала злодеяние, но с самого начала обуреваемая любопытством, не побежала, а ухватилась за ноги Ганса и

То, что рабби работает над глиняной фигурой, вскоре, разумеется, стало известно. В его доме все двери во всех комнатах были день и ночь открыты, не было ничего зримого, что не стало бы тут же всем известно. Ученики, или соседи, или незнакомцы все время ходили вверх-вниз по лестнице дома, заглядывали во все помещения и, если не находили где‑нибудь самого рабби, входили, куда им только заблагорассудится. И вот однажды