Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

принять это как проверенный факт. Он обоснован так глубоко, что отменить его нельзя, даже если постараться. Происходит это потому, что об искомом соседе ничего не знают. Не знают ни того, что ищут именно его, ни того, что он живет рядом, – живет же он наверняка рядом. Разумеется, проверенные факты как таковые надо знать, знание их ни в малейшей степени не мешает, даже если намеренно постоянно иметь их в виду. Я расскажу об одном таком случае:

* * *

Паскаль наводит большой порядок перед появлением Бога, но должен существовать более глубокий робкий скепсис, нежели скепсис восседающего на троне человека, который режет себя на части хоть и великолепным ножом, но со спокойствием колбасника. Откуда это спокойствие? Это уверенное владение ножом? Разве Бог – театральная колесница триумфатора, которую, даже если не забывать о тяжких и отчаянных усилиях рабочих, вытаскивают на сцену с помощью канатов?

3 августа. Еще раз я во всю силу легких крикнул в мир. Потом мне заткнули рот кляпом, надели кандалы на руки и ноги, завязали платком глаза. Несколько раз меня протащили взад-вперед, посадили и снова положили, тоже несколько раз, дергали за ноги так, что я дыбился от боли, дали немножко полежать спокойно, а потом стали глубоко всаживать в меня что‑то острое, неожиданно то тут, то там, как подсказывала прихоть.

Вот уже несколько лет я сижу на большом перекрестке, но завтра я должен покинуть свое место, потому что прибывает кайзер. Я давно уже перестал попрошайничать; те, что обычно проходят мимо, подают сами по привычке, по знакомству, из верности, новые же прохожие следуют их примеру. Рядом со мной ящичек, и каждый бросает в него столько, сколько считает нужным. Но именно потому, что я ни о ком не забочусь и в уличном шуме и нелепости сохраняю чистый взгляд и спокойную душу, я лучше любого другого понимаю все, что касается меня, моего положения, моих справедливых притязаний. По этим проблемам никакого спора быть не может, здесь все решает лишь мое мнение. И потому когда сегодня утром около меня остановился полицейский, который, естественно, меня знает, но на которого я, столь же естественно, никогда не обращал внимания, и сказал: «Завтра прибывает кайзер, и чтобы духу твоего здесь завтра не было», – я ответил вопросом: «А сколько тебе лет?»

4 августа. Пользуясь литературой как синонимом упрека, делают такое сильное языковое сокращение, что это постепенно влечет за собой – возможно, с самого начала так и было задумано – и сокращение мысли, которое искажает истинную перспективу и заставляет самый упрек падать далеко от цели и в стороне от нее.

* * *

Громкозвучные трубы Пустоты.

А.: Я хочу попросить у тебя совета.

Б.: Почему именно у меня?

А.: Потому что я тебе доверяю.

Б.: Почему?

А.: Я часто видел тебя в обществе. А у нас в обществе в конечном счете все зависит от совета. В этом мы ведь согласны. Какое бы то общество ни было, играют ли вместе в театре, или пьют чай, или цитируют великие умы, или хотят помочь бедным, все всегда зависит от совета. Как много невразумленного народу! Даже больше, чем кажется, ибо те, кто на таких встречах дает совет, дают его только голосом, сердцем же они сами его жаждут. Они всегда имеют своего двойника среди тех, кто ищет совета, на него‑то они особенно рассчитывают. Но он и уходит наиболее неудовлетворенный, раздраженный, и тянет за собой советчика – на другие встречи и такие же игры.

Б.: Вот как?

А.: Конечно, ты ведь и сам это признаешь. Это никакая не заслуга, весь мир это признает, и тем настоятельнее его просьба.

5 августа. Пополудни с Оскаром в Радешовице. Грустен, слаб, часто напрягаюсь, чтобы ухватить хотя бы суть.

А.: Добрый день.

Б.: Ты уже был здесь, не так ли?

А.: Ты знаешь меня? Удивительно.

Б.: Мысленно я уже разговаривал с тобой. Чего ты хотел тогда, когда мы в последний раз виделись?

А.: Попросить у тебя совета.

Б.: Верно. И я мог бы его дать тебе.

А.: Нет, мы, к сожалению, не смогли согласиться даже с самой постановкой вопроса.

Б.: Стало быть, вот как это было.

А.: Да, это было очень огорчительно, но только в тот момент. Одним разом такого не решишь. Не могли ли бы мы еще попробовать?

Б.: Разумеется! Спрашивай.

А.: Итак, я спрошу

Б.: Пожалуйста

А.: Моя жена —

Б.: Твоя жена?

А.: Да, да

Б.: Этого я не понимаю. У тебя есть жена?

А.:

6 августа.

А.: Я недоволен тобой.

Б.: Я не спрашиваю почему. Я сам знаю.

А.: И что же?

Б.: Я так бессилен. Я ничего не могу изменить. Разве что пожать плечами и скривить рот, ничего больше не могу.

А.: Я отведу тебя к моему хозяину. Хочешь?

Б.: Мне стыдно. Как он меня примет? Сразу идти к хозяину. Это фривольно.

A.: Предоставь это мне. Я отведу тебя. Пойдем! (Они идут по коридору. А. стучит в дверь. Раздается «Входите». Б. хочет сбежать, но А. хватает его за руку, и они входят.)

B.: Кто этот господин?

А.: Я думал —

к ногам его, брось его к ногам.

А.: Стало быть, никакого выхода?

Б.: Я его не нашел.

А.: А ведь ты знаешь местность лучше всех нас.

Б.: Да.

7 августа.

А.: Ты все время крутишься здесь возле двери. Что тебе нужно?

Б.: Ничего, поверьте.

А.: Вот как? Ничего? Кстати, я тебя знаю.

Б.: Это, должно быть, ошибка.

А.: Нет-нет, ты Б., и двадцать лет назад ты ходил здесь в школу. Да или нет?

Б.: Ну, положим, да. Я не решался представиться.

А.: С годами ты, кажется, стал пугливым. Тогда ты не был таким.

Б.: Да, тогда. Я сожалею обо всем, как если бы я только сейчас это сделал.

А.: А что, жизнь мстит?

Б.: Ох!

А.: Я же говорил.

Б.: Вы говорили. Но это все же не так. Непосредственно она не мстит. Какое дело моему работодателю, болтал ли я в школе. Моей карьере это не помешало, нет.

– Что? – сказал путешественник

Путешественник чувствовал себя слишком усталым, чтобы что‑нибудь приказать, а тем более сделать. Он только вытащил платок из кармана, сделал движение, будто макает его в дальней бадейке, прижал ко лбу и лег около ямы. Здесь его нашли два господина, которых комендант послал за ним. Когда они заговорили, он живо вскочил.