Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

18 сентября. Все порвать.

19 сентября. Вместо телеграммы: «Добро пожаловать станция Михлоб самочувствие прекрасное Франц Оттла», которую Маренка дважды носила во Флёхау, якобы не сумев ее отправить, потому что почта незадолго до ее прихода закрылась, я написал прощальное письмо и разом подавил снова начинающиеся муки. Правда, прощальное письмо было расплывчатым, как мое отношение.

Рана так болит не потому, что она глубока и велика, а потому, что она застарелая. Когда старую рану снова и снова вскрывают, снова режут то место, которое уже множество раз оперировали, – вот это ужасно.

Хрупкое, причудливое, ничтожное существо – телеграмма опрокидывает его, письмо поднимает, оживляет, тишина после письма притупляет.

Игра кошки с козами. Козы похожи: на польских евреев, дядю Зигфрида, Эрнста Вайса, Ирму

Разного свойства, но сходная строгая несговорчивость управляющего Германна (который сегодня ушел, не поужинав и не попрощавшись, и неизвестно, придет ли он завтра), фройляйн и Маренки. Когда просишь их о чем‑нибудь и они, к твоему удивлению, соглашаются, испытываешь перед ними неловкость, как перед скотиной в хлеву. Но здесь положение лишь потому затруднительнее, что порой они кажутся сговорчивыми и вполне понятливыми.

Для меня всегда непостижимо, что почти каждый, кто умеет писать, может объективировать в боли боль, что я, к примеру, могу в несчастье, может быть, с еще пылающей от несчастья головой сесть и кому‑то письменно сообщить: я несчастен. Более того, я могу даже с различными вывертами, в зависимости от дарования, которому словно дела нет до несчастья, фантазировать на эту тему просто, или усложненно, или с целым оркестром ассоциаций. И это вовсе не ложь и не успокаивает боли, это просто благостный избыток сил в момент, когда боль явно истощила до самого дна все силы моей души, которую она терзает. Что же это за избыток?

Вчерашнее письмо Максу. Лживое, заносчивое, комедиантское.

Неделя в Цюрау.

В мирные дни ты не преуспеваешь, в дни войны ты истекаешь кровью.

* * *

Сон о Верфеле: Он рассказал, что в Нижней Австрии, где он сейчас находится, случайно слегка толкнул на улице человека, в ответ на что тот ужасно выругал его. Слова я забыл, помню только, что упоминался «варвар» (отзвук мировой войны) и заканчивалось все «пролетарским турхом». Интересное словосочетание: турх, диалектное прозвище турка, «турок» – ругательное слово, очевидно, по традиции со времен старой войны с Турцией и осады Вены, вдобавок к этому новое ругательство «пролетарский». Хорошо характеризует ограниченность и отсталость ругателя, ведь сегодня ни «пролетарский», ни «турок» не являются, собственно говоря, ругательными словами.

21 сентября. Ф. была здесь, она ехала, чтобы повидать меня, тридцать часов, мне следовало бы помешать этому. Насколько я представляю себе, на ее долю выпало, в значительной степени по моей вине, самое большое несчастье. Я сам не могу себя понять, я совершенно бесчувствен, столь же беспомощен, думаю о нарушении некоторых своих удобств и в качестве единственной уступки немножко разыгрываю комедию. В мелочах она не права, не права в защите своих мнимых или даже подлинных прав, в целом же она невинно приговорена к тяжким пыткам; я совершил несправедливость, из-за которой она подвергается пыткам, и я же подаю орудия пыток. Ее отъездом (карета с нею и Оттлой объезжает пруд, я напрямик пересекаю дорогу и снова приближаюсь к ней) и головной болью (бренные останки комедианта) кончается день.

Сон об отце: Перед небольшой аудиторией (для характеристики – среди них госпожа Фанта) отец впервые публично развивает свою идею социальной реформы. Ему важно, чтобы эта избранная, по его мнению, особо избранная, аудитория взяла на себя пропаганду его идеи. Внешне он выражает это гораздо скромнее, он лишь просит собравшихся, чтобы они сообщили ему адреса людей, которые интересуются его идеей и которых можно было бы пригласить на большое собрание, намеченное на ближайшее время. Отец еще никогда не имел дела со всеми этими людьми, потому он относится к ним с преувеличенной серьезностью, даже надел черный пиджак, и излагает свою идею очень обстоятельно, с присущей дилентантизму точностью. Хотя общество совсем не ожидало доклада, оно тотчас же схватывает, что речь тут идет о старой, потрепанной, давным-давно обсужденной идее, преподнесенной со всей гордостью первооткрывателя. Отцу дают это почувствовать. Но он ожидал этого и, с великолепной убежденностью указав на всю ничтожность такого возражения, которое и его самого иной раз, видимо, сбивало с толку, он снова, еще настоятельнее, с тонкой горькой улыбкой излагает свой замысел. Когда он закончил, из общего недовольного бормотания можно было понять, что он не убедил ни в оригинальности, ни в приемлемости своей идеи. Ею заинтересуются немногие. Тем не менее нашлось несколько человек, которые то ли из добродушия, то ли потому, что были знакомы со мной, дали какието адреса. Отец, совершенно не сбитый с толку общим настроением, убрал свои бумаги для доклада и взялся за подготовленную стопку белых листочков, чтобы записать эти немногие адреса. Я услышал только имя надворного советника Стржижановского или чего‑то в этом роде. – Потом я увидел отца в позе, в какой он обычно играет с Феликсом: сидя на полу и прислонившись к дивану. Я испуганно спросил, что он делает. Он думает о своей идее.

22 сентября. Ничего.

25 сентября. По дороге в лес. Ты разрушил все, ничем, собственно говоря, еще не овладев. Как ты собираешься теперь восстановить это? Откуда возьмет силы для этой огромной работы твой мятущийся дух?

«Новое поколение» Таггера – убого, болтливо, местами живо, умело, хорошо написано, с легким налетом дилетантизма. Какое он имеет право козырять? В основе своей он столь же убог, как я и как все.

Не так уж преступно больному чахоткой иметь детей. Отец Флобера был болен туберкулезом. Выбор: или у ребенка в легких заводится флейта (очень красивое выражение для той музыки, ради которой врач прикладывает ухо к груди), или он становится Флобером. Трепет отца, пока это впустую обсуждается.

Временное удовлетворение я еще могу получать от таких работ, как «Сельский врач», при условии, если мне еще удастся что‑нибудь подобное (очень маловероятно). Но счастлив я был бы только в том случае, если бы смог привести мир к чистоте, правде, незыблемости.

* * *

Плети, которыми мы стегаем друг друга, за последние пять лет обросли добротными узлами.

28 сентября. Основное направление разговоров с Ф.

Я: Итак, вот до чего я довел

Ф.: Вот до чего Я довела

Я: Вот до чего я тебя довел

Ф.: