Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

Положив руку на сердце, он сказал: «Пусть я буду распоследний пес, если допущу это». Но потом он воспринял это дословно и начал бегать на четвереньках. Лишь время от времени он вскакивал, бросался кому‑нибудь из пришедших на шею и вскрикивал, заливаясь слезами: «За что мне все это!», после чего снова возвращался на свой пост.

8 августа. И хотя все оставалось без перемен, острие все же находилось здесь, оно криво торчало из вздувшегося лба.

Словно до сознания путешественника дошло, что все последовавшее есть дело лишь его и мертвеца, он движением руки выслал солдата и приговоренного, они замешкались, он бросил им вслед камень, но они все еще совещались, тогда он подбежал к ним и вытолкал их кулаками.

«Что?» – сказал вдруг путешественник. Что‑ нибудь было забыто? Важное слово? Протянутая рука? Помощь? Кто может разобраться в этой неразберихе? Что ты делаешь со мной, проклятый злой тропический воздух? Я не знаю, что происходит. Мой рассудок остался дома, на севере.

«Что?» – сказал вдруг путешественник. Что‑ нибудь было забыто? Слово? Протянутая рука? Помощь? Вполне вероятно. В высшей степени вероятно. Грубая ошибка в расчете, совершенно превратное восприятие, резкий, разбрызгивающий во все стороны чернила штрих проходит через все в целом. Но кто это исправит? Где взять человека, чтобы это исправить? Где этот добрый старый деревенский Мюллер с севера, который запихивает там между мельничными жерновами двух ухмыляющихся парней?

«Дорогу змее! – слышался крик. – Дорогу великой мадам!» «Мы готовы», – раздалось в ответ. И мы, пролагатели путей, прославленные разбиватели камней, вышли из кустов. «Начинайте! – кричал наш постоянно веселый комендант. – Начинайте, пожиратели змей!» Мы подняли наши молоты, и на многомильной дороге раздался усердный стук. Перерывы не разрешались, только смена рук. Прибытие нашей змеи было объявлено на вечер, до тех пор все должно быть разбито в пыль, наша змея не выносит ни малейшего камешка. И откуда только берутся такие чувствительные змеи? Это, правда, единственная змея, она беспримерно избалована нашей работой, а потому и беспримерно изысканна. Мы этого не понимаем, мы сожалеем, что она все еще называется змеей. Ей бы называться по крайней мере «мадам», хотя и как мадам она беспримерна. Но это уже не наша забота, наше дело создавать пыль.

Эй ты там, впереди, держи лампу высоко! А остальные тихо идите за мной! Все в одном ряду. И тихо. Ничего не случилось. Не бойтесь. Ответственность несу я.

9 августа. Путешественник сделал неопределенный жест, прекратил свои усилия, снова оттолкнул от трупа тех двоих и показал им колонию, куда им следовало немедленно отправиться. С гортанным смехом они показали, что наконец поняли приказ, приговоренный прижал свое многажды измазанное лицо к руке путешественника, солдат похлопал путешественника по плечу правой рукой – в левой он держал ружье, теперь все трое составляли одно целое.

Путешественник должен был насильно подавить охватившее его чувство, будто установлен полнейший порядок. Он устал и отказался от плана сейчас закопать труп. Усиливавшаяся жара – чтобы не закружилась голова, путешественник не хотел поворачивать ее к солнцу, – внезапно и окончательно умолкший офицер, вид тех двоих по ту сторону, которые враждебно уставились на него и с которыми он утратил всякую связь из-за смерти офицера, наконец, это чисто механическое опровержение мнения офицера, – все это, вместе взятое, заставило путешественника опуститься на бамбуковое кресло, ибо стоять на ногах он больше не мог. Лучше всего было бы, если бы его судно прибило сюда через непроходимые пески. Он поднялся бы на него и уже с трапа упрекнул бы офицера за жестокую казнь приговоренного. «Дома я расскажу об этом», – сказал бы он повышенным тоном, чтобы услышали также капитан и матросы, которые с любопытством перегнулись сверху через борт судна. «Казнен? – с полным правом спросил бы в ответ офицер. – Да вот же он», – сказал бы он, показывая на носильщика путешественника. И как мог убедиться путешественник, внимательно всмотревшись в его лицо, это и в самом деле был приговоренный. «Мое почтение, – вынужден был сказать путешественник, и сказал это охотно. – Трюк фокусника?» – спросил он. «Нет, – сказал офицер, – ошибка с вашей стороны, я казнен, как вы и приказали». Капитан и матросы прислушивались теперь еще с большим вниманием. И все увидели, как офицер провел рукой по своему лбу и открыл криво торчащее из вздувшегося лба острие.

Это было во времена последних больших боев, которые американское правительство вело с индейцами. Наиболее продвинувшимся в глубь индейской территории фортом – он был и наиболее сильным – командовал генерал Самсон, который уже неоднократно отличился и пользовался непоколебимым доверием народа и солдат. Выкрик «Генерал Самсон!» для каждого индейца был почти равноценен ружью.

Однажды утром патруль захватил в лесу молодого человека и, следуя всеобщему приказу генерала, лично занимавшегося всем, вплоть до мельчайших деталей, его отвели в штаб-квартиру. Поскольку у генерала как раз в это время происходило совещание с некоторыми фермерами пограничной области, захваченного отвели сначала к адъютанту, подполковнику Отвейю.

«Генерал Самсон!» – воскликнул я и, шатаясь, отступил на шаг назад. Человек, вышедший из высоких кустов, был именно он. «Тише!» – сказал он, показав на что‑то за своей спиной. Позади него брела группа примерно из десяти человек.

10 августа. Я стоял со своим отцом в прихожей; на улице шел сильный дождь. Какой‑то человек хотел быстро завернуть с улицы в прихожую и тут заметил моего отца. Это заставило его остановиться. «Георг», – сказал он медленно, словно постепенно пробуждая старое воспоминание, и приблизился, сбоку протянув руку моему отцу.

«Отпусти же меня, отпусти же меня!» – беспрерывно кричал я вдоль улиц, а она все время хватала меня, все время сбоку или через мои плечи сирена своими когтистыми руками била меня в грудь.

Это все время тот же самый, все время тот же самый.

15 сентября. У тебя есть возможность – насколько вообще такая возможность существует – начать сначала. Не упускай ее. Если хочешь взяться всерьез, ты не сможешь избежать того, чтобы грязь исторглась из тебя. Но не валяйся в ней. Если, как ты утверждаешь, рана в легких является лишь символом, символом раны, воспалению которой имя Ф., глубине которой имя Оправдание, если это так, тогда и советы врача (свет, воздух, солнце, покой) – символ. Ухватись же за этот символ.

О прекрасный миг, мастерское обрамление, заросший сад. Ты огибаешь дом, и по садовой дороге тебе навстречу мчится богиня счастья

Величественное явление, властелин империи.

Бульдоги, их пять:

Филипп, Франц, Адольф, Исидор и Макс

Не так

Деревенская площадь, растворенная в ночи. Мудрость маленьких.