Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф

А я что сделал? Столкнул его с лесов прямо в Дунай, хотя время было самое что ни на есть гриппозное, — но, правда, сам же его потом и вытащил из воды. Меня, признаться, только потому и не вышвырнули со стройки, что самая горячка была и нужно было до морозов во что бы то ни стало закончить мост. Но после-того случая бригадир портил мне, где только мог: премий лишил, звания стахановца. Ладно, думал я, проживу и так.

Ну, словом, теперь я все же немного остерегался, старался не наживать себе новых врагов. Зарабатывал я форинтов восемьсот и ничего путного тут мне не наклевывалось, но с дисциплинарным взысканием ведь не попрыгаешь, лучше уж не рыпаться. В особенности, коли попадется вот такой зубастый начальник. Но про себя я решил: ты так, а я эдак. Выйду, бывало, в уборную и подолгу оттуда не возвращаюсь. Или пошлют с нарядом или инвентарем, а я обязательно устрою себе хорошую прогулочку, надо же подышать свежим воздухом. Никто мне ни слова не говорил. Да они ничего другого и не ждали от человека, спившегося в провинции, водившего компанию с пьяницами и кутилами, не знающего ни трудовой дисциплины, ни семейной привязанности, словом — ничего. Они думали, что у меня и сейчас кроме выпивки да страсти к бродяжничеству ничего нет в голове, а ведь я уже не люблю выпивку, возненавидел я ее: ведь из-за нее все мои злоключения. Если б и сейчас пил, сказал бы — чего ради мне скрывать это от вас, от своих?

Как-то раз начальник остановил меня во дворе. Было так жарко и душно, что мозги плавились. У нас ведь никогда не бывает приятной прохладной погоды: или холод, или эдакая жарища.

— Скажите, пожалуйста, — как всегда тихо спросил он. — Какого черта вы просиживаете в уборной по полчаса? Может, вы больны?

— Так уж привык, — ответил я. Я был зол, и макушку мою безжалостно палило солнце, потому что только на прошлой неделе я постригся наголо, назло постригся: надоели мне причитания пьяных потаскушек: ах, какие чудные черные кудри, как шелк… Пусть лучше их не будет совсем.

— Коли привык, — грубо сказал он, — придется отвыкать. Давно пора. Ведь за вами вдвое сильнее наблюдают. Возьмитесь за ум.

А мне и самому стыдно было из-за этой истории с уборной, вот я и раскричался:

— Я вам не арестант, чтобы так со мной обращаться.

Он смерил меня своими бронзовыми глазищами, ух и силен он был, как бык, мог бы уложить меня наповал одним ударом.

— Идите работать, — только это и сказал, но я чувствовал, как он расстроился.

Работал в нашем цехе один паренек — токарь. Раз стружка попала ему в левый глаз и чуть было не выжгла его. Глаз застеклянел, и он плохо видел им, но руки у него все равно были быстрые, как у черта. Звали его Сейлер. Волосы у него были белокурые, тонкие, легкие, как пух, сквозь них просвечивала розовая кожа головы. Лицо худое, задумчивое. Он скорее походил на инженера, чем на токаря. Но в их семье все были токарями — отец и трое братьев. Стал я замечать, что Сейлер частенько приглядывается к моей работе и приглядывается по-хорошему, ведь человек всегда это чувствует.

Как-то раз после обеда ко мне подошел начальник.

— Есть тут у меня один заказ, если возьметесь, неплохо заработаете.

Спрашиваю, что за работа, и вижу по лицу шефа, что это ему не нравится. Когда другие спрашивают, какую работу надо сделать, сколько за нее платят и когда надо сдать, он не сердится, ведь это естественно. Но если спрашиваю я, — то это уже означает, что я привередничаю. Только начали мы об этом говорить, а шеф уже передумал.

— Впрочем, здесь ведь надо знать электросварку, а вы о ней и представления не имеете.

— Точно, — ответил я, потому что ведь если он меня видеть не мог, то и мне на него тошно было смотреть.

Какой-то подхалим тут же ввязался в наш разговор:

— Господин командующий выбирать изволит.

— Дед твой господин командующий, а не я.

Это был высокий, плотный мужчина, мы с ним чуть было не сцепились.

— Ну, знаете ли, может статься, что и вы окажетесь в этой роли, — оборвал его шеф. Он не меня защищал, а просто не мог терпеть и того парня.

Ну, вообще все обошлось без скандала.

После смены Сейлер сказал, что хотел бы со мной поговорить. Ну ладно. Встретились мы с ним у ворот. Зашли в ближайший ресторанчик. Он заказал пол-литра вина, но я сразу же закрыл ладонью свой стакан.

— Простите, дружище, но я этого не пью.

— А фруктовую воду?

— Это можно.

Он кивнул. Этот человек своим единственным зеленым глазом видел меня насквозь.

Карой Рейх. Вечернее поение.

Ференц Салаи. Женщины на рисовом поле.

— Вы ведь здорово выпивали, не так ли?

— Откуда вы это знаете?

— Да очень просто. Алкоголики, если бросят пить, потом не сделают и глотка, — боятся, что не смогут устоять перед искушением.

— Да, это так, — честно сознался я. Мне нравился его разумный разговор. — Я бросил пить, ведь из-за вина ушла жена с ребенком, и пять раз я зарабатывал дисциплинарные взыскания. Но, как видите, все равно не стал счастливее. Нет выпивки, но и вместо нее нет ничего. Жизнь стала пустой, поверите ли?

Я до сих пор даже самому себе не смел в этом признаться, не то, чтобы другому, совсем постороннему.

— Кто однажды заклеймен, тому больше не верят, — продолжал я. Я не хотел жаловаться, но этот человек нашел как-то ключ к моей душе или как бы это сказать.

— Ну нет, это не совсем так, не совсем так. — И даже его поврежденный глаз ободряюще смотрел на меня.

— Вот об этом-то я и хотел с вами поговорить… Ведь работа, которую предлагал вам старик сегодня, — поручни для котельной, — очень хорошая, на ней можно заработать и хватит ее хоть на год. А я мог бы вас в два счета обучить электросварке, вы, мне кажется, парень смекалистый.

Я не понимал, чего ради он возится со мной. Мы ведь не были ни друзьями, ни хорошими знакомыми. Даже толком раньше друг с другом и не говорили.

— И охота вам со мной возиться? — спросил я. — Да, может, и заказ кому-нибудь другому отдадут.

По его лицу я видел, что он разозлился. Тонкая желтоватая кожа покраснела.

— К чему говорить так