Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

Наступило молчание. Оба, несколько сконфуженные, вспоминали о Ратиборе. Андреас подумал:

«Значит, это бывало не раз?»

Признания Адельгейды мстили за ущерб, нанесенный ему людьми, подобными ее мужу. Нет достаточно сильных слов, чтобы по заслугам унизить и заклеймить Туркхеймера и ему подобных.

— Утешься, — заметил он пренебрежительно. — Он и его присные — представители атавистической разбойничьей морали. Они немногим выше обезьян. Впрочем, совсем недавно мне пришлось обратить твое внимание на прискорбные душевные качества твоей дочери.

— А ведь только ради нее отказывалась я до сих пор от развода.

Адельгейда глубоко вздохнула, прижавшись лицом к его отсыревшему плечу. Она чувствовала, что он только наполовину успокоился, что плохое настроение только временно рассеялось. В голосе его еще звучал резкий тон, который Адельгейде приходилось теперь слышать постоянно во время все учащающихся бурных сцен. Она не могла больше скрывать от себя, что он ищет ссоры. Почему он с таким ожесточением говорит с ней, будто противник, защищающий свои интересы? Ведь не мог же он не заметить на ее лице страха и муки, которые причиняет ей всякое его злое слово! Неужели его любовь начала остывать? Впервые шевельнулась в ней эта мысль; она обдала ледяным холодом ее горячее сердце, и оно в ужасе затрепетало. Крепче прильнула она к плечу возлюбленного и воскликнула, осененная внезапной мыслью:

— Зачем нам считаться с пустой условностью? А что, если все-таки решиться?

— На что?

— На развод!

— Да ты…

В испуге он отступил на шаг. Но когда он уяснил себе смысл ее слов, глаза его расширились, а лицо покраснело.

— Хочешь, давай убежим! — сказала она настойчиво.

— Убежим? Мы с тобой? Этого еще недоставало!

Она улыбнулась.

— Ты не веришь? Но ты меня не знаешь, я на все способна.

— Кажется, что так.

Жилы у него на висках вздулись, он засмеялся сперва совсем тихо, но затем все громче и громче, не в силах совладать с веселостью, охватившей его при мысли о побеге с Адельгейдой. Ведь в тот вечер, когда он совершил свое вступление в обетованную землю, захваченный ребячливыми, радужными мечтами о будущих победах, он решил, что никакой идиллии быть не может и что увозить на остров любви супругу генерального консула Туркхеймера незачем. А теперь ей непременно хочется, чтобы ее похитили. Он видел, как она с грацией разжиревшей красотки прыгает в утлый челн. В нем они вместе поплывут по синему морю на остров, уготованный чувствительным душам. Прелестно!

С удивлением и тревогой следила она за его все возраставшей веселостью. Но, слава богу, она совсем рассеяла его дурное настроение. Как он хорош, когда его глаза смеются; а крепкие белые зубы под белокурыми усиками! И Адельгейда стала ему вторить сперва из покорности, а затем от всего сердца.

В это время в дверях смежной комнаты появился Туркхеймер. Он вошел мелкими шажками, совсем разбитый, и бережно опустился в кресло.

— Уф, вот где можно отдохнуть. Есть же еще беспечные люди, которые умеют смеяться от души. А мне на бирже солоно пришлось.

Покачивая головой, с хитрым видом осмотрел он костюм молодого человека и следы грязи на полу.

— А вы тоже, верно, оттуда? Сумасшедший дом, правда ведь?

— Я только со стороны смотрел, — заявил Андреас.

Туркхеймер уловил сухость в его тоне.

— Не понравилось? — спросил он вкрадчиво.

— Так себе. Если бы знакомство с биржей давалось не столь дорогой ценой, я бы не имел ничего против этого института.

— Вы очень любезны. Верно, вас тоже немного пощипали?

— Я думаю, вам это лучше чем кому-либо известно, господин генеральный консул.

— Неужели? Вы как будто упрекаете меня?

Адельгейда вмешалась.

— Джемс, ведь господин Цумзе через меня передавал тебе различные суммы на покупку Золотых Трясин. Ты же оказываешь эту любезность многим нашим друзьям, не только господину Цумзе.

Туркхеймер почесал рыжеватые бакенбарды. Он посмеивался, восхищенный остроумием и находчивостью супруги. Вот, значит, каким способом снабжает она деньгами молодых людей. И пройдохи же эти женщины! Он нацепил на нос золотое пенсне и вытащил записную книжку.

— Так и есть, — сказал он. — Ваше любезное поручение было выполнено незамедлительно.

— Премного благодарен, — ответил Андреас холодно. — Разрешите мне, однако, нескромный вопрос, господин генеральный консул: вы вчера приобретали Золотые Трясины и для себя лично?

— Что за вопрос! Само собой. По доброте сердечной я тоже принимал в этом участие, чтобы не портить другим удовольствия.

— Ну, значит, вы тоже влипли.

Он удовлетворенно вздохнул. Но Туркхеймер улыбался, склонив голову на плечо.

— Вас это радует? Вот злодей! Ну, так я вам открою секрет. Все Золотые Трясины, которые я вчера приобретал для себя лично, я потихонечку тут же спускал.

— Ага! — произнес Андреас в самом мрачном настроении и отвернулся.

Туркхеймер схватил его за фалду.

— Вы думаете, я хочу вас обмошенничать, маэстро и друг? По вашей спине вижу, что вы так думаете. Но позвольте спросить: чего ради? Разве я не ценю вашей дружбы? За знаменитыми писателями, вроде вас, ухаживают, сами понимаете! Ну, так вот!

— Хороша дружба, господин генеральный консул, раз вы уже вчера знали, что статья Биркенбуша-Феллентина — чистейший подлог и что сегодня неминуем крах, а мне и слова не сказали.

— Не волнуйтесь, маэстро, вам это не к лицу. Надо фасон держать, хоть и себе в убыток! Вы сердитесь на меня за то, что вчера я опять купил для вас Золотые Трясины. Так послушайте, что я вам скажу: для вас я вчера ничего не купил.

— Ах, не купили? Вы право же… это право же…

— Очаровательно, — досказал за него Туркхеймер.

В радостном волнении схватил Андреас его правую руку, устало свесившуюся со спинки кресла, и сказал сердечно:

— Вы чрезвычайно любезны, господин генеральный консул.

— Не правда ли? И я таков двадцать четыре часа в сутки. Ну, а теперь дослушайте до конца.

— О, пожалуйста, мне эти две тысячи не к спеху.

— Вот что я хотел сказать: вчера, когда они стояли на сто семьдесят выше номинала, я вам ничего не купил, но сегодня, когда их даром отдают, я вложил в них ваши две тысячи целиком.

— Быть не может!

Андреас так испугался, что даже сел. Он почувствовал, как у него выступает холодный пот. Туркхеймер продолжал свою речь, добродушно гнусавя, покачивая головой, выдерживая большие многозначительные паузы и таким образом усиливая интерес к своему рассказу, который он излагал словно смешной анекдот.

— Участь Шмербрюхена вполне им заслужена и, сверх того, поучительна.