Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Когда я открыл окно, чтобы проветрить комнату, то услышал вдалеке винтовочные выстрелы. Они доносились со стороны противоположной той, где находилась моя квартира. Позже, в полдень, я смог различить пулеметные очереди. Они слышались уже в другом месте, но по-прежнему в противоположной стороне, и это меня не встревожило.

Я не только забыл позвонить к себе на квартиру, но не подумал о том, почему мне не звонят, и вспомнил об этом лишь когда денщик принес мне обед. Я не приказывал ему этого, но жареная свиная колбаса, завернутая хозяйкой в бумагу и салфетку, так аппетитно пахла, что добрый малый, несмотря на дикий мороз, прибежал с нею сюда, во дворец.

Бедняге не пришлось даже передохнуть: я тут же отослал его обратно, сказав:

— Карауль дом! Чтобы не случилось беды! Слышишь, стреляют?!

Обычно я не обращался к нему на «ты», за исключением тех случаев, когда у меня было прескверное настроение.

— Ясное дело, — ответил он, — мы слышим стрельбу! Все сербы и евреи были бы рады-радешеньки любой ценой пробраться в наш дом, потому как там они чувствовали бы себя в полной безопасности благодаря господину капитану.

Это и успокоило меня, и напугало (вскоре после того, как денщик ушел).

Во второй половине дня стали возвращаться господа офицеры, побывавшие в клубе левенте и даже на набережной Дуная.

Они ни о чем не рассказывали, но позже, правда, проговорились, что возмездие продолжается и число жертв уже перевалило за сотню.

Один из офицеров — он, как и я, не покидал здания, — заметил, что с захоронением этих грешников придется трудно — ведь земля промерзла на большую глубину, и, чтобы захоронить такое количество трупов, понадобятся огромные усилия.

Другой офицер напомнил, что немцы, например, разработали на такие случаи специальные методы, и нет сомнения в том, что наше командование могло бы перенять у них опыт в этом деле.

Кто-то упомянул сожжение, кремацию, как гигиеничный и, так сказать, гуманный метод.

Я, помню, заметил на это:

— Не понимаю значения слова «гуманный». По отношению к мертвецам оно вряд ли уместно. Этот термин может относиться только к периоду, предшествующему смерти.

Тогда один старший лейтенант, некий Казмер Надь, набрался смелости и сказал, что он вообще не понимает, зачем нужно возмездие в таких масштабах в Новом Саде, тем более что, насколько ему известно, здесь вообще не было никакого восстания.

Многие зашикали на него, замахали руками, как, мол, он после вчерашней ночной информации для офицеров может говорить такое…

Я сам удивился его смелости, хотя в какой-то степени был согласен с ним. Во всяком случае, нужно делать различие между виновным и невиновным!

Однако Казмер Надь позабыл об обычной осторожности, а может быть, почувствовал неодолимую потребность высказаться в своей среде.

— Моя свояченица ездила на рождество в Панчево и Вршац, и там уже тогда болтали: «Венгры готовятся в Бачке к возмездию!» Правда ли это? И когда? И кто заинтересован в том, чтобы испортились отношения между венграми и сербами?

— Но ведь здесь речь идет не только о сербах, — возразил ему кто-то.

— Все остальное — это несчастный случай, перегибы, сопутствующие факты! Да, да! — закричал Казмер Надь. — Ну конечно, немцы заинтересованы в том, чтобы здесь творилось это безобразие, чтобы лилась кровь! Представьте себе, что произойдет, если в конце войны сюда вступят сербы?!

Его не совсем связная, возбужденная речь произвела ошеломляющее впечатление.

Я и сам возмутился.

Мы еле утихомирили его, еле заставили замолчать, и разговор снова перешел на то, как и куда вывезти и схоронить трупы.

Те из господ офицеров, кто был на берегу, не произнесли ни слова одобрения, ни слова порицания, потеряв вдруг всякий интерес к разговору.

— Пустая болтовня! А в Жабале? Вот там, господа, имеется уже опыт!

Офицеры замолчали, потому что об этом, пожалуй, каждый уже знал; там под лед в Тису спустили половину жителей деревни.

— Да, но в городе это… гм-гм… — с сомнением покачал головой какой-то капитан (старших офицеров среди нас не было, и весь этот разговор происходил за столом, в Одной из комнат офицерской столовой).

И тут, как назло, в комнату вдруг ввалился порученец господина полковника (да, был у него такой, потому что сам он тогда уже занимал генеральскую должность!).

— Господа! — крикнул он. — Имею указание…

Словом, всем нам пришлось идти.

Господин полковник принимал нас по одному. Люди выходили от него с суровыми лицами и тотчас отправлялись туда, куда им было приказано.

В конце концов нас осталось только двое: Казмер Надь и я. Его увел порученец, и вот я последним зашел в кабинет.

Грашши посмотрел на меня.

— Вы? Ах, это вы? — спросил он таким тоном, точно ему обо мне все известно. — Чтобы я больше не видел вас!

Это уже перешло всякие границы.

— Честь имею доложить, пока я прохожу службу в составе корпуса…

— Что-о?! — прервал он меня.

— …возможность видеть меня исключить нельзя. И тут я ничего не могу поделать.

— Молчать! — завопил он.

Я совершенно потерял голову. Мне вспомнились многие его распоряжения, направленные против женатых офицеров, и самая последняя выходка, оскорбившая лично меня: сегодня утром он разорвал в клочки составленный мною протокол! Мне только что, пока я ожидал в коридоре, рассказал об этом его порученец.

— А что с тем человеком? С тем, у которого тюрбан на голове? — спросил я порученца.

Тот скривил губы и произнес:

— Мы пленных не берем! В ходе боя…

На мгновение я готов был поверить, что проиграл сражение. Но потом крикнул полковнику:

— Ваши распоряжения незаконны! Вы не имеете права разлучать семьи. Вы старый холостяк и не имеете понятия…

— Ра-азговор окончен!

Его визг, казалось, проникал сквозь стены. Я вышел.

Только в коридоре мне вспомнилось: ведь после обеда я опять забыл позвонить домой. Вернувшись к себе в комнату, я тотчас же подошел к письменному столу и хотел вызвать квартиру. Однако станция не отзывалась.

С утра все гражданские линии отключили. Обратное их включение было строго запрещено.

Тут я почувствовал, как лоб у меня покрылся испариной.

Сабо

Дорнер совсем осатанел — он тянул нас, как паровоз. Но вдруг крикнул: «Отделение!» Мы начали рубить парадным шагом и, когда он скомандовал: «Стой!» — остановились как вкопанные, как если бы очутились перед самим его высокопревосходительством господином регентом. Господин унтер-офицер Шашвари обычно говорил нам это на занятиях по строевой подготовке: «А ну, замри, ты, кабан, чтоб тебя! Замри так, точно