Барнабо с Гор - Дино Буццати

Так было решено после долгих обсуждений. Однако, для того чтобы дать лесничим крышу над головой и разместить их в казармах муниципалитета, требовалось надстроить там дополнительный этаж; дело требовало времени, и лесничим пришлось коротать еще одну зиму среди высоких снегов. За провиантом они спускались по заметенным склонам в долину Граве, а потом поднимались обратно.

Настал день, когда, к общему удовлетворению, на дежурство у порохового склада караул вышел в последний раз. Паоло Марден, Моло и Баттиста Форниои двинулись через ущелье, чтобы сменить на посту Франце, Коллинета и Пьери. Это было в июне, небо заполонили клочковатые облака; на самом верху, среди скал, еще носился порывистый ветер.

Заступавшие на стражу лесничие несли, помимо своих ружей, большие мешки, чтобы сложить в них и перенести из сторожевого домика вниз те вещи, которые еще могли пригодиться; а пока что в одном из мешков покачивалась фляга с вином. В последний вечер на службе вполне можно добавить немного веселья.

Они пришли на дежурство раньше обычного. Все трое шагали молча, и вдобавок до смены караула оставалось еще около получаса, так что товарищи, сторожившие пороховой склад, не заметили их приближения. Франце, Коллинет и Пьери, совсем расслабившись, сидели перед сторожкой и курили. Только у Франце в руках было ружье.

– Давайте подшутим над ними, – вполголоса говорит Моло двум товарищам, когда они взбираются на отрог, где находится пороховой склад. – Вы стойте тут.

Моло, посмеиваясь, заряжает ружье, крадется к сторожке и тихо встает позади троих караульных – в десятке метров от них. И дает выстрел в воздух: «Ни с места, иначе всажу пулю в каждого!»

Франце и Коллинет вскакивают. Эхо от выстрела разбегается по долине. Только Пьери сразу смекнул, что это шутка; он с улыбкой оборачивается:

– Неужто?

– Что за грубый фарс! – возмущается Коллинет, побледнев.

– Скажи-ка честно, старый черт, ты ведь испугался, а? – Моло смеется и достает железным прутом гильзу из ружья.

– Значит, мы можем уходить, – говорит Пьери и направляется в сторожку. Показавшись вновь, добавляет: – Вот эти две кастрюли мы отнесем домой; одной, новой, вам хватит.

– Счастливо! – кричит Марден троим товарищам, которые передали им стражу. – Скажите там нашим, чтобы завтра принимались за дело с самого утра. Перетащить вниз запасы пороха и все остальное – это займет много времени. Если не взяться вовремя, увязнем и не справимся до вечера.

Слышен шелест шагов, торопливо сбегающих по сыпучему склону, бормотание камней – звуки отступают все дальше, как это обычно бывает. У склада остались трое: Моло, Марден и Форниои. В свой черед наступают сумерки, из-за поволоки туч они глубже. От скал отскакивает приглушенное эхо – непонятно почему; наверное, это отголосок ружейного выстрела, который дал Моло. Странным образом звук задержался в воздухе.

Мимо зубцов Палаццо скользят легкие облака.

– Погляди-ка на клык, что торчит вон там, – говорит Баттиста Форниои, указывая на горный шпиль, который внезапно открылся в просвете между облаками. – А ведь в прошлом году его не было. Невероятно, до чего сильно меняются горы.

– Меняются, говоришь? – смеется Моло. – Вот выдумщик! Горы – это тебе не рыхлая почва. Дело просто в том, что сейчас виден отвесный склон, который обычно не просматривается.

Сквозь тишину серых скал издалека приходит низкий басовый рокот: может быть, это катится гром, а может – ворочаются оползни. В окне сторожки зажигается свет. Марден растопил печку и готовит поленту.

– Сегодня скалы особенно темные. Того и гляди дождь начнется, – говорит Форниои. Он сидит рядом с Моло на камне перед пороховым складом.

– Будем надеяться, он прольется наверху и не придет сюда, по крайней мере до завтрашнего вечера.

Проклятый склад. Из-за него двух дней в неделю считай что нет. И отсюда даже не спустишься в Сан-Никола: все время глаз да глаз. Никакого житья. Но теперь со складом покончено, осталась последняя ночь дежурства.

– Вот всегда так случается, когда несешь службу, которая досаждает, как заноза, – говорит Форниои. – Чуть что, зовут меня. И сегодня тоже я на посту.

– Ладно тебе, не ворчи. С этим постылым дежурством покончено. Мы тут маемся в последний раз, представь только.

– Это еще неясно, – отвечает Форниои. – Помню, в тот день, когда закончилась моя служба в армии…

– А кстати, Бертон не собирается возвращаться? Он не говорил, что опять вступит в наш отряд?

Из сторожки доносится пение Мардена. Горы стали густо-черными, их очертания стираются, сливаясь с ночными облаками, которые еще озарены светом уходящего дня.

Форниои и Моло замолкают. Пение Мардена заполняет все пространство наступившей тишины; в окне колышутся отблески печного огня. Чуть погодя пение обрывается.

Проснулся ночной ветер, но Моло с Форниои по-прежнему сидят возле склада. Им слышно даже отсюда, как ветер подметает вершину Палаццо. Его рев в этот час всегда одинаков – вот уже много лет. Этот голос ветра знаком всем лесничим, и они перестали к нему прислушиваться, а между тем иногда он напоминает человеческие стоны. Но сегодня караульным нет дела до ветра, пусть себе бушует. Завтра никто уже не услышит его. Пройдет всего лишь день, и смолкнет пение у склона Пороховой горы, а в окне сторожки не затеплится свет. Со временем станет протекать крыша: сперва на пол упадет одна только капля дождя. Затем сгниют балки.

– Ужинать-то будете? Или еще посидите под небом? – окликает товарищей Марден с порога сторожки. Моло с Форниои встают и идут внутрь.

– Раз уж мы поели, – говорит Форниои после ужина, – нужно бы вернуться на дежурство. Глупо в последний вечер поступать опрометчиво.

– Пресвятая Дева! – восклицает Марден. – Ну что за нелепость. Сперва выпьем-ка вина. Мы дежурим в последний раз, и можно отметить это, повеселиться немного.

– Повеселиться? Это втроем-то? – недоумевает Форниои. – Здесь, наверху, не до веселья. Ну ладно, давай флягу, я подогрею.

Вино выпито, огонь в печи полыхает резво, ведь дров запасено много. Форниои вышел из сторожки. Моло с Марденом греются у очага. Марден молчит и улыбается: думает о чем-то своем. Моло разбивает кочергой прогоревшее полено, которое еще тлеет.

Можно сжечь еще много дров, но никто не подбрасывает их в печь, и пламя потихоньку сникает. Его больше не подкармливают. Скоро в очаге останутся только черные головешки, будет слышаться потрескивание и завьется нитка дыма, тонкая, молочная.

Им казалось, этот вечер должен быть по-особенному хорошим. Даже Форниои, сперва возражавший против вина, вышел из сторожки в добром