Барнабо с Гор - Дино Буццати

расположении духа. Нужно было сказать ему: есть вещи, о которых можно поговорить лишь в этом безмолвии сторожевых ночей. И только в такие ночи ты можешь в одиночестве шагать туда и сюда перед дверью порохового склада, прислушиваясь к шуму оползней и думая о том, что все спят и это последнее дежурство: скоро забрезжит рассвет, и с бременем караула покончено. Но радости нет, и удовлетворения тоже. Моло лег, рассчитывая поспать, но лишь ворочается с боку на бок, сон не идет. Форниои тоже не по себе: он вышел сказать что-то Мардену, но не находит нужных слов.

– А знаешь, Марден, что они должны были сделать?

– Что?

– Дать нам всем отпуск на несколько дней. – Форниои пытается рассмеяться.

– Ну и куда ты денешь эти несколько дней?

Оба замолкают. Тишина безмерна.

– Ты слышал? – вдруг спрашивает Марден. – Только что был свист. Неужели кто-то из наших идет?

– Свист, говоришь? Да птица, наверное. Как она там называется?..

– Какая птица, черт возьми! Думаешь, я совсем бестолковый?

– Но зачем кому-то из наших подниматься сюда на ночь глядя? Уже почти десять.

– Понятия не имею. Однако ж свист я слышал.

Из ущелья налетает ледяной ветер, от которого стынет кровь.

– Только бы обойтись без сюрпризов! Пойду погашу в доме свет.

Ночные часы шествуют вереницей. Моло дремлет. Марден с Форниои зябнут возле склада, прислонившись к скале; все они уже махнули рукой на то, что можно дежурить по очереди, сменяя друг друга на посту. Первые, едва приметные отблески зари понемногу высвечивают неподвижные силуэты лесничих и стволы ружей.

– Эй, – говорит Марден, поеживаясь. – Ты тоже провалился в сон?

– Зря мы не пошли вздремнуть в сторожку. Считай что ночь пропала.

Они встают, дрожа от холода, и идут к домику.

– В общем, и эта тоже… – говорит Марден, глядя себе под ноги.

– О чем это ты?

– Э, да так просто. Неважно.

Вскоре из сторожки выходит Моло, он останавливается, открывает затвор ружья и чистит его веткой. С хмурого неба скользят вдоль скал влажные пряди тумана.

17

С приездом Бертона прошлым летом над полями Берсальо пронесся дух гор. Барнабо – возможно, даже не отдавая себе в этом отчета – зашагал вспять по дороге времени. Возвратились страдания, которые не давали ему покоя в иные вечера. Он стал задерживать взгляд на путниках, которые в самую рань покидали Берсальо, направляясь на север. В сердце Барнабо ожил позабытый было стыд. Он уходил в поля изобильной долины и, наверное, убивал там время в напрасном ожидании. Встреча с Бертоном вдруг напомнила ему о том, сколько лет прошло после разлуки с горами. Барнабо, переполненный светлыми воспоминаниями, думал о возвращении в те края. А потом надежда вернуться стала меркнуть день ото дня, и покров забвения снова затянул горные хребты, пороховой склад и долину Граве, словно их никогда и не существовало.

Но радостный день все-таки настал. Спустя год, одним июльским днем, Барнабо получает письмо от Бертона. Друг, оказывается, не забыл его. Бертон пишет, что после разлуки с горами едет через три дня в Сан-Никола по делам. Около полудня его поезд сделает остановку в Вого, что неподалеку от Берсальо.

«Садись в мой поезд. Вернемся в Сан-Никола вместе. Прошло уже пять лет, и все быльем поросло. Ты воспрянешь духом, верно говорю».

Барнабо косил сено, когда ему принесли письмо от Бертона. Вместе с этим письмом над полями разлилось счастье. Значит, Бертон берет его с собой в Сан-Никола? Раз он так пишет, то Барнабо наверняка примут обратно в отряд лесничих и он заживет, как в былые времена, под солнцем гор.

Не сказав ни слова остальным косцам, Барнабо уходит домой. Никто не окликает его и не требует разъяснений – лишь краем глаза товарищи смотрят ему вслед, чертя в траве острые полукружия.

Солнце еще не село. В пустой кухне – зная, что хозяев нет дома, – мухи ведут оживленную беседу, мелодично жужжа. Со старой деревянной лестницы доносятся шаги Барнабо. Жужжание взмывает к потолку.

Поднявшись на сеновал, Барнабо ищет в сундуке свою зеленую форму лесничего, подкованные ботинки, рюкзак и остальные вещи, с которыми он спустился с гор пять лет назад. С того дня он ни разу не открывал рюкзак – нарочно, чтобы в один прекрасный день, когда он наконец возьмет его в руки, возникло ощущение, будто время стояло на месте. Но теперь, коснувшись покрытого пылью рюкзака и вдыхая запах рассохшегося, загрубевшего брезента, Барнабо чувствует пустоту, провал во времени, который устроили годы.

Штаны проедены молью. Барнабо не решается попросить ни одну из женщин в доме зашить их и пытается починить брюки сам: до поздней ночи он сидит при свече, с иголкой и ниткой. Прежде чем лечь спать, он готовится к отъезду, совсем как в доме лесничих накануне прощания.

Три дня спустя Барнабо в самом деле трогается в путь. Он берет с собой все сбережения, какие удалось сделать за это время, а также ружье с запасом патронов. Он одет в точности так, как пять лет назад: на нем светлая шляпа с пером и зеленый костюм, который, правда, слегка обветшал. Уже давно у Барнабо не было так хорошо на душе; его сердце полнится надеждой. Покидая утром Берсальо, он даже не оборачивается, чтобы взглянуть на мирные поля.

Поезд останавливается на полустанке Вого, грохот состава тонет в полуденном зное. Остаются только голоса пассажиров, рассеянные там и тут, словно в пустой комнате. В окошках рябят лица, высоко в небе покачивается белесое облачко; по земле стелется тень от ружейного ствола; Бертона пока не видно, стоянка поезда короткая, скоро он отправится. Несколько пассажиров, которые сошли в Вого, уходят прочь по солнечным улицам. Барнабо выкрикивает имя друга, но голос вырывается хриплый, плоский. Он проживает еще один день своей жизни – она продолжается, но Барнабо кажется, будто он разминулся с ней и бессмысленно скользит по поверхности. Однако возвращаться в Берсальо тоже нет смысла. Все равно ведь сейчас что-нибудь да случится. Барнабо входит в пустое купе. Духота немыслимая, воздух плотный и тяжелый, из глубины вагона доносится приглушенное пение.

Лязгнуло железо, локомотив свистит, перрон едет, скользят дома, столбы, и вот помчались деревья. Барнабо берет досада. Что он станет делать один в Сан-Никола? Неужели совесть еще недостаточно бичевала его? Но тут мысли обрываются. Повернувшись, он замечает в углу Бертона – тот спит.

– А, это ты! Здравствуй. Хорошо, что все-таки сел в поезд, хотя и не увидел меня