Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

этого переживания. Но то, что годится для нас самих, непригодно для других. Если мы, например, не можем своими письмами выразить собственные чувства – разумеется, здесь есть множество расплывающихся оттенков, если даже в самом лучшем своем состоянии мы все время прибегаем к таким выражениям, как «неописуемо», «невыразимо», или после «так грустно» или «так прекрасно» должна сразу же следовать раздробляющая фраза с «что», то, словно в награду, нам дана способность воспринимать чужие рассказы со спокойным тщанием, чего, во всяком случае, в такой мере, нам не хватает при писании собственных писем. Неведение, в каком мы пребываем относительно тех чувств, которые в зависимости от обстоятельств усилили лежащее перед нами письмо или же скомкали его, – именно это неведение превращается в понимание, ибо мы вынуждены держаться этого письма, верить только тому, что там написано, считать, таким образом, что все в нем выражено точно, и в этом точном выражении по праву видеть открытую дорогу в глубины человечнейшего. Так, например, письма Карла Штауфера содержат только рассказ о короткой жизни художника.

13 декабря. Из-за усталости не писал и лежал на диване попеременно в теплой и холодной комнатах, с больными ногами и отвратительными снами. На мне лежала собака, с лапой у самого моего лица, от этого я проснулся, но какое‑то время не открывал глаз, боясь увидеть ее.

«Бобровая шуба». Неровная, без взлетов гаснущая пьеса. Фальшивые сцены с управляющим. Нежная игра актрисы Леман из лессинговского театра. Наклоняясь, она закладывает юбку между коленями. Задумчивый взгляд человека из народа; поднимает обе ладони, которые он слева от лица складывает, словно для того, чтобы добровольно ослабить силу лгущего или клянущегося голоса. Беспомощная, грубая игра остальных. Вольности комика, отступающего от текста (обнажает саблю, путает шляпы). Мое холодное неприятие. Пошел домой, но, еще сидя в театре, с удивлением думал о том, что столько людей в течение целого вечера соглашаются пережить столько волнений (на сцене кричат, воруют, обворовываются, докучают, злословят, унижают) и что в этой пьесе, если смотреть ее, зажмурив глаза, слышишь так много неразборчивых человеческих голосов и выкриков. Красивые девушки. Одна из них с гладким лицом, чистой кожей, округлыми щеками, высокой прической, и среди этой гладкости – растерянные, слегка припухлые глаза. Отдельные хорошие места в пьесе, в которой Вольфен одновременно оказывается воровкой и честной подругой умного, прогрессивно и демократически настроенного человека. Какой‑нибудь Верхан в качестве зрителя должен, собственно говоря, утвердиться в правильности своих взглядов. Грустный параллелизм четырех актов. В первом акте происходит кража, во втором суд, то же самое в третьем и четвертом актах.

«Портной – советник общины» у евреев. Без Чиссиков, но с двумя новыми – супругами Либгольд – ужасными актерами. Плохая пьеса Рихтера. Начало под Мольера, спесивый, обвешанный часами советник общины. – Либгольдша не умеет читать, муж должен ее учить.

* * *

Стало почти традицией, что комик женится на серьезной, а серьезный – на веселой и что вообще привлекать можно только замужних баб или родственниц. – Как однажды в полночь пианист, вероятно, холостяк, незаметно улизывает со своими нотами.

Концерт Брамса в певческом союзе. Суть моей немузыкальности в том, что я не могу наслаждаться музыкой в ее цельности, на меня воздействуют только отдельные места, и воздействие это лишь редко бывает чисто музыкальным. Услышанная музыка, разумеется, воздвигает стену вокруг меня, и единственное длительное музыкальное воздействие состоит в том, что, запертый таким образом, я уж никак не свободный.

Литература не вызывает в публике такой почтительности, как музыка. Поющие девушки. Многим только мелодия держала рот открытым. У одной, с тяжеловесным телом, шея и голова при пении качались.

Три священнослужителя в ложе. Средний, в красной шапочке, слушает спокойно и с достоинством, сидит неподвижно, но не чопорно; тот, что справа, погружен в себя, у него острое, застывшее, морщинистое лицо; третий, толстый, неловко положил свое лицо на полураскрытый кулак. – Играли «Трагическую увертюру». (Я слышал только медленные, торжественные, раз тут, раз там воспроизводимые шаги. Поучительно наблюдать переход музыки от одной группы исполнителей к другой и проверять ухом. Растрепавшаяся прическа дирижера.) «Запоминание» Гёте и «Нэни» Шиллера, «Песня парки», «Триумфальная песнь». – Поющие женщины, стоявшие вверху на низкой балюстраде, как в раннеитальянской архитектуре.

Бесспорно то, что я, хотя некоторое время и был погружен в часто раздавливающую меня литературу, вот уже три дня, исключая мою общую потребность в счастье, не испытываю первоначальной потребности в литературе. Так же как прошлую неделю я считал Лёви своим самым необходимым другом, а теперь три дня легко обхожусь без него.

Когда я после некоторого перерыва начинаю писать, я словно вытягиваю каждое слово из пустоты. Заполучу одно слово – только одно оно и есть у меня, и опять все надо начинать сначала.

14 декабря. Днем отец упрекал меня в том, что я не забочусь о фабрике. Я объясняю, что принимал участие потому, что ожидал прибыли, но сотрудничать, пока я на службе, не могу. Отец продолжал браниться, я стоял у окна и молчал. Но вечером я поймал себя на порожденной дневным разговором мысли, что могу быть очень доволен своим нынешним положением и должен только остерегаться, как бы не освободить все время для литературы. Едва подверг эту мысль ближайшему рассмотрению, она перестала казаться мне удивительной, а, наоборот, была уже привычной. Я неспособен использовать все время для литературы. Правда, к этой убежденности меня привело только моментальное состояние, но она была сильнее его. Я и о Максе подумал как о чужом, несмотря на то что сегодня у него в Берлине волнующий литературно-театральный вечер; сейчас мне пришло в голову, что подумал я о нем лишь потому, что, прогуливаясь вечером, приближался к квартире фройляйн Тауссиг.

Прогулка с Лёви внизу у реки. Одна из опор поднимающейся от моста Элизабетбрюке арки, изнутри освещенной электрической лампой, выглядела своей темной массой между струящимся сбоку светом как фабричная труба, а тянущийся над ней к небу темный клин тени походил на поднимающийся дым. Резко очерченное зеленое световое поле сбоку моста.

Во время зачитывания отрывков из книги «Бетховен и влюбленная пара» В. Шефера мне приходили в голову различные, совершенно четкие мысли, никак не связанные с зачитываемыми историями (об ужине, об ожидающем Лёви), нисколько не мешавшие сегодняшней, как раз очень ясной, читке.

16 декабря. Воскресенье, двенадцать часов дня. Утро потратил попусту на сон и чтение газет. Страх перед писанием рецензии для пражской «Тагблатт». Этот страх всегда выражается в том, что я при случае, не за письменным столом, придумываю вступительные