Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Позволь мне вернуться!

— Если ты не встанешь… — И он хотел пройти мимо, но она судорожно обхватила его ноги и принялась целовать их.

— Прости меня! Позволь мне вернуться!

Он силой поднял ее с пола.

— Я не выдержала у него, я люблю тебя и всегда буду любить только тебя.

Он отстранил ее.

— Ты хочешь прогнать меня? Ты? — И ломая руки: — Неужели ты не понимаешь, что я тогда сама не знала, что делала!

— Надо было знать, — возразил Христоф.

Она подняла вуаль и посмотрела на него.

— Знаешь, он отдал мне половину своего состояния, на случай если я захочу уйти. Я разведусь, деньги твои.

И тут он увидел, как она изменилась. Увидел следы пережитого на ее лице, следы всей ее бездомной, неприкаянной жизни. Его охватило жгучее сострадание и в то же время потянуло к ней. Кровь ударила ему в голову.

— Ах, ты еще любишь меня! — воскликнула она, обнимая его.

Но он вырвался и исчез.

Я дал ей понять, что я непреклонен, — сказал он другу. — Место на пароходе за мною, но я должен проститься с ней: ведь семь лет мы были вместе. Помоги мне разыскать ее.

После тысячи напрасных попыток они, наконец, узнали, на какой улице она жила. Христоф обошел ее всю — дом за домом, лестницу за лестницей. У нее на квартире ему сказали, что вот уже три недели, как она в больнице.

Она ласково улыбалась ему с постели.

— Мне гораздо лучше… Ты уезжаешь? Уже сегодня?

— Да, в шесть часов.

Казалось, она не слышала, ее взгляд пытливо изучал его, и, наконец, очень тихо, но настойчиво она спросила:

— Ты очень страдал, когда я ушла?

Он помедлил с ответом:

— С этим все кончено. Как-никак я мужчина. Тебе, вероятно, тяжелее. Потому-то я и пришел.

— Ты едешь? Значит, всему конец?

Она говорила, уставясь в пространство.

— Семь лет… Возможно, когда-нибудь ты все же поймешь, что это твои лучшие годы.

— Об этом я думаю уже сейчас, — сказал он и протянул ей руку. Она взяла обе его руки.

— Мы так любили друг друга… Правда? Ты покидаешь меня навсегда?

И вдруг, широко раскрыв испуганные глаза, она прерывисто заговорила:

— Ты не можешь остаться? Не можешь забыть?

— Я стал бы упрекать тебя потом. Я не хочу обрести тебя вновь — униженную. Для этого я слишком тебя люблю — ту, прежнюю.

— Какой ты черствый, — прошептала она; лицо ее как-то сразу поблекло.

Увидев ее, такую изможденную страстями и болезнью, он подумал: «Если мы не расстанемся теперь, через десять лет я, еще молодой, буду прикован к жене-старухе… О, что за мысли приходят мне в голову!» Он отвернулся и закрыл лицо руками.

Она продолжала:

— Один раз я оступилась, после стольких лет преданной любви, — и ты осуждаешь меня!

Ее голос окреп. Враждебный огонек сверкнул в ее глазах.

— Ты всегда любил меня только из гордости, из упрямства, назло отцу и свету, из самолюбия.

Она с трудом приподнялась, хватаясь за сердце, и воскликнула:

— Что я для тебя значу? Я ненавижу тебя!

— А ты? — ответил Христоф, побледнев. — Я мог бы сказать, что и ты была со мной, лишь пока нас преследовали и я всем жертвовал для тебя.

— Нет! Нет! — вскричала она. И глухо, упавшим голосом: — Правда? Это так? Кто же мы, и какого врага носим мы в своем сердце?

Она судорожно сжала его руки.

— Я не хочу! Не хочу погибать! Ты не оставишь меня, раз я говорю тебе, что я твоя. Ты слышишь! Я сейчас же встану, я здорова, мы уйдем, я буду работать с тобой, я, твоя жена!

Он уложил ее обратно в постель.

— Ах, нет!.. Тогда — служанка, твоя служанка. Поезжай и возьми меня с собой — хоть на палубе.

Он удержал ее голову на подушке и тихо погладил ей волосы.

Она смахнула слезы.

— Прости! — сказала она. — Я знаю, что ты прав. Если бы ты забыл все, ты был бы богом. Я же люблю тебя за то, что ты настоящий мужчина. Я люблю тебя, люблю!

Она обвила руками его шею и медленно приподнялась. Он взглянул еще раз, почти вплотную в это лицо, в которое он смотрел дольше, чем во все другие лица на земле. Дыхание губ, которым он доверялся на ложах всех этих чуждых стран, опять смешалось с его дыханием. Все, что он в жизни считал прекрасным, вновь ожило в этом поцелуе. То существо, которое отняло у него душу, юность, все лучшие силы, снова тянулось к нему жадными руками. Их губы слились. Он припал к ней, прижался лицом к ее лицу.

— Христоф!

— Лани!

И они заплакали. Сквозь слезы они говорили друг другу слова любви, уже сказанные ими когда-то, — воспоминания далеких дней; и они шептали их тихо, как будто эти слова не могли больше звучать в полный голос.

Пробили часы; он поднялся.

— Прощай!

Она смотрела на него полными ужаса глазами.

— Я не могу. Никогда не преодолею я этой любви.

— Преодолеешь, — сказал он, — и будешь опять счастлива. Тебя будут любить. Жизнь продолжается.

— Я хочу остаться несчастной. К чему жить дальше! Есть же у меня сердце, боже мой!

У двери он оглянулся, — упав на подушки, она рыдала.

Он стремительно шагнул назад, хотел сказать что-то, но закрыл глаза, медленно покачал головой, повернулся и как во сне вышел из палаты.

ДЕЛО ЧЕСТИ{12}

I

На улице после жарких препирательств трое друзей, непричастных к драке, пришли к заключению, что только дуэль может восстановить поруганную честь. Зиберт и Михельсен жаждали крови. Когда же их благополучно разняли, Макс Визе, привалившись к стене какого-то дома и поминутно икая, ударился в философию. Трудно требовать, заявил