Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

Штольценек носится по свету и ворует. Гретхен вздрогнула, ей почудилась мрачная фигура бродяги, заглядывающая в окно ее тепло натопленной комнатки… Убедившись, что за окном никого нет, она уронила голову на руки и зарыдала. Гретхен оплакивала господина Штольценека, которого жизнь принудила кочевать с места на место и совершать преступления. Разумеется, это было ему не по душе, ведь он даже выразил желание поступить к ее папе в контору.

«Может быть, я виновата, что не поговорила с папой? Господин Штольценек был голоден, я это сразу поняла; как он нервничал! А что, если бы я действительно подарила ему кольцо? Оно принадлежало бы ему, и все было бы в порядке. Я сама залезла к папе в брючный карман, а чем это лучше?..»

Но хотела того Гретхен или не хотела, а поступок господина Штольценека приводил ее в трепет. Ее собственный маленький домашний грешок, словно комнатная собачонка от волка, с визгом улепетывал от его матерого, мерзостного греха.

«Господи, да я с ума схожу!.. Нет, нет, ему место только в городском остроге, и если б я не боялась скандала, клянусь богом, я бы его туда упрятала».

Гретхен достала свою записную книжечку и внесла в нее расходы, которые она произвела на деньги, оставшиеся после покупки театрального билета, — бутылка токайского стоила дороже. После этого она почувствовала себя лучше. Все, что только что рушилось, вновь становилось незыблемым. Добродетель восторжествовала.

Но тут настали сумерки, и в дверях показался Клоцше.

— Я уже целый час дожидаюсь тебя, котик, — воскликнула Гретхен и бросилась ему на шею; он даже испугался.

— Ты был и остался моим единственным! Крошка моя! Зофусик мой!

Она нежно зашептала ему на ухо:

— Зо-офу-ус, я должна тебе сделать одно признание.

Гретхен зажмурилась и проглотила слюну.

«Вот, теперь я каюсь перед ним, а не он передо мной», — подумала она, но вслух произнесла:

— Твоего кольца у меня больше нет. Куда оно девалось, я не могу тебе сказать. Нет, нет, не спрашивай! Я и сама не знаю, где оно. Но мама уже все заметила, и если к ужину его у меня не будет, она бог знает что подумает. Зофус, купи своей Гретхен другое колечко, точно такое же!

Клоцше заморгал глазами, ему стало как-то не по себе; но Гретхен в отчаянии продолжала ластиться:

— И мы не поедем в Берлин на наш медовый месяц. Не надо мне никаких залов Амура, я на них и смотреть не хочу! Мой Клоцшенька может не беспокоиться! И если ты будешь поступать со своей Гретхен, как асессор Бауц со своей женой, я и тогда не сойду с ума. Нет, нет, это было бы бездушно!

Тут Клоцше сдался, и они отправились к ювелиру; когда кольцо снова заблестело на пальчике Гретхен, она разразилась целой речью:

— Вот это, наконец, настоящее! Оно и блестит больше и рубин в нем крупнее. Что бы там ни говорил продавец, оно стоит вдвое дороже. Дурак, продешевил его! Но нам же лучше. Ах ты родной мой Клоцшенька, я готова расцеловать тебя прямо среди улицы!

Клоцше казалось, что Гретхен как-то особенно тяжело виснет у него на руке, но он гордился этим. Они прошли еще несколько шагов, и она вдруг потащила его на другую сторону:

— Там идет эта мерзкая Эльза Бауманн, я не хочу даже здороваться с этой гнусной особой. Я ее насквозь вижу. Она мне завидует из-за моего Зофуса.

Клоцше покраснел от удовольствия.

— И на свадьбу я ее тоже ни за что не приглашу, — заключила Гретхен.

Некоторое время она шла молча, прижимаясь к нему, а потом залепетала:

— Зо-офус, я чувствую себя как-то странно; наверно, на меня снизошла благодать.

— Вот видишь! Я всегда знал, что моя Гретхен сподобится благодати. А ну, рассказывай, как это случилось?

— Нет, Зофус, нет, этого я тебе не скажу. Да я и сама не знаю как, — добавила осторожная Гретхен.

Но Клоцше не был любопытен.

— Снизошла благодать — и баста, — решил он. — Когда мы предстанем перед престолом всевышнего, он нам скажет… — И Клоцше отрывистым сиплым голосом произнес за господа бога: — «Так-то, сын мой! А каким путем ты достиг благодати, это не наше дело».

СЕРДЦЕ{11}

I

осле сдачи экзамена на аттестат зрелости Христофу дважды представился случай проявить свои деловые способности, и он так отличился, что даже старый Пахер был поражен. Уже в девятнадцать лет сын заслужил полнейшее доверие отца и был послан в Вену представителем фирмы Эгерер. «Ты так показал себя, что тебя не страшно послать и в Вену, — ты справишься там с нашими делами не хуже, чем в любом другом месте. Я полагаюсь на тебя». Итак, Христоф был предоставлен самому себе. Спокойно и уверенно шел он своей самостоятельной дорогой.

В атмосфере расточительства и погони за наслаждениями он не делал ни одного шага, который не был бы полезен и прибылен для дела.

Однажды он, как обычно, в десять часов вечера возвращался домой. Ощупью пробираясь по темной лестнице, он задел рукой за что-то, что слегка вздрогнуло от его прикосновения. Христоф зажег свет: из-под пламенно-рыжей копны волос на него глядело очень белое лицо, с затуманенными, точно слепыми глазами.

Он поднял женщину, бессильно склонившуюся на перила.

— Вы больны? Я позову врача.

— Не надо… Это от голода…

Уже пять дней она почти ничего не ела. Христоф, поддерживая, довел женщину до ее комнаты, принес все, что у него нашлось из еды, и ушел.

Утром — это было воскресенье — он постучался к ней и спросил, что она думает теперь делать. Она сама не знала, как быть дальше. Муж пьет и совсем бросил ее. Но она хочет остаться порядочной женщиной. Он помолчал, прикидывая в уме, как далеко может завести его эта причуда, и наконец решился:

— Я оплачу ваш пансион в каком-нибудь ресторане.

Затем он переговорил с привратницей. Действительно, все дело было в муже. Госпожа Мелани Галль могла бы иметь сколько угодно поклонников, сам знаменитый Макарт хотел ее рисовать, но она не позволила ему написать даже свои волосы.

В следующее воскресенье он опять зашел к ней поболтать, а затем и в четверг вечером, так как день был праздничный. Он говорил о Шиллере, пересказал ей свое сочинение, написанное в выпускном классе, — он изложил в нем свои политические взгляды. Теперь, когда его словам внимала эта женщина, мысли эти казались ему куда