Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

Я — сердце людское; меня заточили во мрак законов общества, и я ослабело. Меня заковали в цепи предрассудков, и мной овладела агония. Меня забыли в углу заблуждений цивилизации, и я скончалось, а язык человечества был связан, глаза сухи, и оно улыбалось».

И слушал я эти слова и видел, как они исходили вместе с каплями крови из раненого сердца. А потом я ничего больше не увидел, перестал слышать голос, и сознание вернулось ко мне.

II

Впереди меня шла юность, я следовал за нею. Придя на дальнее поле, она остановилась, разглядывая облака, бежавшие над горизонтом, как стадо белых барашков; деревья протягивали свои голые ветви вверх, точно прося у неба вернуть им зеленые листья. Я спросил: «Где мы, о юность?» Она ответила: «В полях сомнения. Ободрись!» — «Вернемся, — сказал я, — дикое место пугает меня, зрелище облаков и обнаженных деревьев печалит мою душу». Но она ответила: «Потерпи, ведь сомнение — начало познания». Я посмотрел и вдруг увидел женщину, которая приближалась к нам, как призрак. В изумлении я воскликнул: «Кто это?» Юность ответила: «Это Мельпомена, дочь Юпитера, печальная богиня трагедии». — «Что нужно печалям от меня, — воскликнул я, — раз около меня ты, радостная юность?» Но она ответила: «Она пришла показать тебе землю с ее печалями, ибо кто не видел печали, тот не увидит и радости».

Богиня положила руку мне на глаза, и, когда отняла ее, юности со мной уже не было и дух мой был лишен материальной оболочки. «Где же юность, о дочь богов?» — спросил я. Но она ничего не ответила, а обняла меня своими крылами и взлетела со мной на вершину высокой горы. Я увидел, что вся земля распростерта предо мной, как листы раскрытой книги; тайны обитателей ее представали моему взору, как строчки. Я стоял рядом с богиней в испуге, рассматривая скрытые деяния человека, пытаясь разгадать загадки жизни. Я видел… О, если бы мне не видеть! Я видел, как ангелы счастья сражались с дьяволами несчастья, а человек среди них находился в колебании, которое склоняло его то к надежде, то к отчаянию. Я видел, как любовь и ненависть играли людским сердцем: эта прячет грехи, пьянит его вином покорности, внушает языку похвалу и славословие, а та возбуждает вражду, ослепляет его, не давая увидеть истину; замыкает его слух, не давая услышать правдивое слово.

Я видел, как город сидел, точно дочь улиц, ухватившись за платье сына Адама, а потом я видел прекрасную природу, которая стояла вдали и плакала над ним.

Я видел жрецов, хитрых, как лисицы, лжеспасителей, которые ухищрялись совратить души. А человек взывал о помощи к мудрости, но она убегала от него в гневе, потому что он не слушал, когда она звала его на улицах пред лицом всех. Я видел героев, которые то и дело поднимали глаза к небу, но сердца их были зарыты в могилах жадности. Я видел юношей, которые речами старались добиться любви и питали легкомысленные надежды, но божественный дух был от них далек, а чувства дремали. Я видел законников, которые торговали болтовней на рынке обмана и лицемерия, врачей, которые играли душами доверчивых простаков. Я видел глупца, который сидел рядом с мудрым, и тот возводил его прошлое на трон славы, настоящему расстилал подстилку благоденствия, а для будущего развертывал ковер величия. Я видел жалких бедняков, которые сеяли, а сильные богачи жали и поедали; несправедливость царила там, а люди называли ее законностью. Я видел воров, которые крали во мраке сокровища ума, а стражи света утопали в лености. Я видел женщину, подобную кифаре в руках мужчины, который не умеет на ней играть, и она издает звуки, которые ему не нравятся.

Я видел отряды, которые осаждали крепость наследственной знати; однако я видел и то, как отряды обратились вспять, потому что их было мало и не было среди них единства. Я видел, как истинная свобода шла в одиночестве по улицам и останавливалась у дверей — просила приюта, но люди ее не пускали. Потом я видел, как распущенность двигалась с огромной свитой и люди называли ее свободой. Я видел религию, похороненную в книгах, и суеверие, занявшее ее место. Я видел, как человек облекал терпение в одежду трусости и упорству давал прозвище медлительности, а мягкость звал болезнью. Я видел, что прихлебатель на трапезе образованности заявлял свои притязания, а званный на нее — молчал. Я видел, как богатство в руках расточителя превращалось в западню для него, а в руках скупца вызывало людскую злобу. В руках же мудрого я не видел богатства.

Увидев все это, я воскликнул с болью: «Разве это земля, о дочь богов? Разве это человек?» И Мельпомена ответила с убийственным спокойствием: «Это путь души, устланный терниями и волчцами. Это тень человека. Это ночь, но придет утро!» Потом она положила руку мне на глаза, и, когда отняла ее, я увидел, что рядом со мною медленно идет юность и нас обгоняет надежда.

Перевод И. Крачковского.

ПРЕД ТРОНОМ КРАСОТЫ

Я бежал от толпы и бродил по широкой долине, то выслеживая течение ручейка, то прислушиваясь к щебету птиц. Так я дошел до места, скрытого ветвями от взоров солнца, и сел там, беседуя со своим одиночеством и разговаривая с душой — душой жаждущей, для которой все видимое — только мираж, а все невидимое — утоляющий источник.

Когда мое сознание вырвалось из темницы материи в пространство фантазии, я осмотрелся и вдруг увидал девушку-фею, которая стояла подле меня; одежду и украшения заменяли ей виноградная лоза, скрывавшая часть ее стана, и венок из анемонов, который скреплял ее золотистые волосы… Заметив по моим взглядам, что я смущен и растерян, она произнесла: «Я дочь лесов, не пугайся!» Сладость ее голоса вернула мне силы, и я сказал: «Разве подобная тебе может жить в пустыне, где царит уныние и обитают дикие звери? Заклинаю тебя жизнью твоей, скажи мне, кто ты и откуда пришла». Она села на траву и отвечала: «Я символ природы. Я дева, которой поклонялись твои отцы — воздвигали мне жертвенники и храмы в Баальбеке, Афке и Джубейле{83}». — «Эти храмы, — возразил я, — давно разрушились, и кости моих дедов сравнялись с кожей земли. От следов их божеств и религий не осталось ничего, кроме немногих страниц в недрах книг». Но она прервала меня: