Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

его мундира и обнажила шею. Подняла упавший на пол меч. Распростертое перед ней тело было недвижимо, словно окаменело. А ведь всего несколько мгновений назад оно двигалось, к чему-то стремилось, горело страстью… Вздрогнув, она невольно отступила на шаг и вскрикнула. И голос ее был подобен стону раненой тигрицы:

— Во имя Аллаха! Погибнуть или отомстить!..

Внезапно окрепшая рука женщины не дрогнула, жестокий удар был точен. Ручьем хлынула кровь из перерубленной шеи, пятнами расплываясь на нежном шелке платья, заливая диван и белый мрамор пола у ног. Джихан стало страшно. При виде крови она отпрянула назад и, подавив стон ужаса, метнулась прочь из залы.

Она убила белокурого зверя, его нет больше на свете!

Джихан вбежала в гостиную и заперла дверь. Ей вдруг представилось, что кто-то мог видеть ее так же ясно, как видела она сама гибель отца, и сейчас вдруг ворвется в комнату. Она упала на диван, сбросив на пол лежавшую там книгу, и обхватила голову руками, пытаясь унять неодолимый страх. Вновь перед ее глазами выросло видение ворот счастья, но белокурого зверя уже не было подле них… Ведь она убила его своей рукой, белокурый зверь мертв навеки!..

Внезапно Джихан соскочила с дивана, в ее широко открытых глазах сквозило безумие. Ужас вновь захлестнул ее, и она закричала от страха и боли, ибо прямо перед ней на полу распластался, изготовясь к прыжку, уже не один — два, три… целое полчище белых оборотней.

— Нет! — срывающимся голосом кричала Джихан. В безумном порыве она обмотала шею своими косами и теперь душила себя изо всех сил. — Нет, им не добраться до меня, они меня не достанут!

Она метнулась в сторону, отшвырнув с дороги валявшийся томик Ницше, и сорвала со стены кинжал, который когда-то якобы спас честь ее матери. Потом вновь вернулась к дивану и села, поглаживая пальцами правой руки запястье левой.

— Нет, им до меня не добраться! — вскрикивала она, устремив взгляд на что-то, видимое только ей. — Вот они, вот, я их вижу, они гибнут под ножом!

Ее губы, искривленные гримасой ужаса и боли, постепенно разгладились, складываясь в слабом подобии улыбки — улыбки смерти. Она откинулась на подушки и вытянула в сторону руку, отвернувшись, чтобы не видеть струящейся толчками крови.

— Отец, родной, прости свою дочь, ведь белокурый зверь мертв, он никогда не воскреснет снова, чтобы торжествовать победу, — я заколола его твоим мечом, отец!

Ее ноги в зеленых туфельках казались лепестками речной лилии, полной свежего дыхания жизни, бледное лицо в обрамлении золотистых кос своим цветом напоминало серебряную гладь моря, по кромке которого вскипает волна, высвеченная первым лучом восходящего солнца…

А рядом на полу валялись запятнанные кровью кинжал и томик Ницше, словно воплощая в себе то зло, которое должно умереть и на Востоке, и на Западе, прежде чем забрезжит над землей свет новой жизни.

Перевод М. Дердирова.

ДЖЕБРАН ХАЛИЛЬ ДЖЕБРАН{77}

МУЗЫКА

Я сидел рядом с любимой, слушая ее рассказ. Я внимал ей молча, ощущая в звуках ее голоса силу, которая заставляла мое сердце трепетать как бы от электрических разрядов, отделяла одну часть моего существа от другого и заставляла меня парить в беспредельном пространстве, чувствуя, как бытие становится грезой, а тело — тесной темницей.

Удивительное очарование звучало в голосе моей возлюбленной, оно волновало мои чувства, отвлекая от ее слов, делая их излишними.

Это была музыка, о люди! Я слышал ее, когда моя возлюбленная вздыхала после одних слов и улыбалась при других. Я слышал музыку, когда она произносила одну фразу целиком, а половина другой оставалась на ее губах невысказанной.

Если впечатления сердца моей возлюбленной я воспринимал слухом, то суть ее рассказа становилась понятной для меня через сущность ее чувств, воплощенных в музыке — голосе души.

И это так, ибо музыка — язык душ и мелодия нежных ветерков, колеблющих струны чувств; она — тонкие пальцы, воскрешающие на страницах фантазии воспоминания о часах подлинной скорби и отчаяния или о кратких мгновениях истинной радости и веселья.

Она — хор скорбных голосов. Ты слышишь их, и они заставляют тебя остановиться и наполняют твою душу страданием, от которого нет исцеления.

Она — собрание радостных гимнов. Ты внимаешь им, они переполняют твое сердце, и оно танцует в груди от радости и гордости.

Она — звук струны, проникающий в твои уши с колебаниями эфира, чтобы затем излиться из глаз теми же жгучими слезами, которые вызывают страдание от разлуки с любимым или мучения от ран, нанесенных клыками рока. А может быть, она проявлялась на твоих устах улыбкой, которая и на самом деле была признаком счастья и благополучия.

Она — тело из вздохов, дух которого — душа, а мозг — сердце.

* * *

Появился человек, и музыка была ниспослана ему свыше, как язык, не похожий на другие языки. Она рассказывает одному сердцу о том, что скрывает другое сердце, она — разговор сердец. Она, как любовь, свойственна всем людям. Ее напевают кочевники в пустыне, она потрясает чувства властелинов во дворцах. Мать, потерявшая ребенка, смешивает ее с плачем, и музыка, став элегией, облегчает застывшее от горя сердце. Тот, кто весел, расточает ее вместе со своей радостью, и, став песней, она взбадривает того, кто побежден несчастьями, как солнце, оживляющее своими лучами полевые цветы.

Музыка подобна светильнику — изгоняя из души тьму и освещая сердце, она открывает его глубины. Мелодии же, по-моему, это реальные или фантастические силуэты живых ощущений, а душа — зеркало, перед которым проходят события жизни, отражающее картины этих видений и образы тех фантазий.

Душа — это нежный цветок под порывами ветра судеб. Утренние ветерки колеблют его, а капли росы отягчают его стебель. Так щебетание птицы пробуждает человека ото сна, для того чтобы он внимал, и познавал, и вместе с ней славил ту мудрость, которая создала этот прекрасный птичий напев и его нежные чувства. Это щебетание возбуждает энергию его мысли, и он задает себе вопросы о том, что его окружает, почему его радует пение этой ничтожной птицы, которая привела в движение струны его чувств и открыла смысл в книгах древних. Он удивленно вопрошает, переговаривается ли птица с полевыми цветами или ведет беседу с ветвями деревьев, подражает журчанию ручья или участвует в ликовании всей природы. Но ответа на эти вопросы он получить не может.

Человек не понимает, о чем говорит птица на ветвях,