Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

Долгими ночами она размышляла, то вновь возвращаясь в мыслях к странному видению — закованным в цепи матерям своего народа, то отдаваясь сладким мечтам о свободе — первому и последнему из своих стремлений, — свободе избрать себе мужа, который не изменит клятве и не возьмет другой жены; а если этого не дано, пусть она будет вольна хотя бы выбрать отца своему ребенку. Такой отважный поступок станет примером для женщин ее народа, воплощением принципа женской свободы. Но как осуществить все это сейчас, в столь тяжелых обстоятельствах? Она не может доверить фон Валленштейну свои сокровенные помыслы. Джихан прочла много современных романов и восхищалась героинями, которые без страха и стыда совершали смелые поступки в той же ситуации, в которой теперь находится она сама. Но она не чувствовала в себе воли осуществить задуманное. Если бы не обстоятельства, вынуждавшие ее покориться желаниям генерала, она никогда не нашла бы в себе силы сделать шаг, способный навлечь на нее бесчестье.

Но ведь в действительности она не унизит себя: в том, на что она решилась, нет ничего позорного. Еще раньше она думала об этом, стремясь к своей высокой цели, своей золотой мечте. И сейчас, когда ее чувства окончательно вырвались из-под контроля, логика услужливо подсказывала доводы в пользу задуманного, а философия изыскивала оправдания.

Пусть генерал ненавидит ее лютой ненавистью после того памятного объяснения — ведь его отвергла, унизила женщина, — и сейчас он готов причинить ей самые жестокие страдания. Он, верно, попытается сломить ее, втоптать в грязь, сделать своей военной добычей, — кажется, что-то похожее говорил тогда немецкий врач в госпитале. Но так ему будет только казаться, а что до самой Джихан, то ей безразлично, чем станет она в его руках — жертвой или орудием мести. Ведь она совершит высокое и вдвойне благородное дело: не только достигнет своей цели, но и спасет жизнь отца.

Джихан пойдет до конца по этому пути. И это будет не жертва с ее стороны, как могут подумать люди, но лишь справедливая дань, которую заплатит ей немецкий тиран: ребенок, о котором она мечтает. То, что он сочтет своей победой, будет и ее торжеством. Да, Джихан пойдет к нему просить о помиловании отца. Пусть делает с ней что хочет, она сдастся ему по доброй воле, лишь притворяясь покорной…

Но если она добьется своего, сбудется ли желаемое, пошлет ли господь ей свою милость — дитя, в котором заключено будущее ее народа?

Джихан задала себе этот вопрос и, подумав, ответила утвердительно, вверяя свою судьбу божьей воле.

14

Так Джихан уступила, сдалась, выдавая свое поражение за блистательную победу… Около полуночи она покинула дом генерала фон Валленштейна, жестоко страдая от открывшейся ей грязной и неприглядной изнанки жизни.

В безумных видениях, странно мешавшихся с явью, город, раскинувшийся вокруг, казался ей грудой развалин, в которых таилась жуткая тень, огромный страшный призрак — его не прогнать усилием разума, не заставить выйти на свет… Он и далеко, и близко… Неведомый и страшный гигант, черный, как ночь могилы, как ее кучер Селим, что ждет у ворот генеральского дома… Ей вдруг показалось, что она может дотронуться до призрака рукой — вот же он, правит ее коляской!

Временами страшное видение представало ей в облике лютого, изготовившегося к прыжку зверя. Мгновение — и она почувствует, как страшные когти рвут ее тело, клыки впиваются в сердце…

Да, хотя и недолго, но Джихан любила генерала фон Валленштейна, любила искренне и страстно. Она лишь облекла свою любовь в наряд ненависти и презрения. И после, все еще храня в душе остатки прежнего чувства, она вдруг осознала, что в одно мгновение потеряла честь, которую свято хранила долгие годы. Такова была жестокая и постыдная правда. Но ведь ее отец выйдет из тюрьмы — уже завтра он будет с нею! И ей не нужно другого утешения! — отчаянно цеплялась Джихан за спасительную мысль. В следующий миг наваждение охватывало ее и увлекало за облака, в бескрайние высоты свободного духа… Но и там Джихан не видела ничего, кроме пустоты и смерти…

Джихан проскользнула в свой дом, как измученный страхом беглец, наконец нашедший убежище, которое скроет его от разъяренного зверя. Она пыталась бежать сейчас от позора и ужаса, от стыда перед людьми — даже перед Селимом, ее верным рабом. Она прошла в комнату и заперла дверь. О, где взять такие замки и засовы, чтобы они оградили ее от неотступно терзающих мыслей! Пока она освобождалась от одежды, у нее сильно, до тошноты кружилась голова. Перед глазами проносились чудовищные видения, одно ужасней другого… Вот чья-то могучая рука — человека ли, дьявола или ангела — схватила ее и повлекла к призрачным воротам счастья… Но ворота сторожит белокурая бестия! Оборотень, огромный, бессмысленный зверь, — вот он обнажил клыки, его глаза горят во мраке, а когти сверкают при свете луны… Все тонет в громоподобном реве, когда он бросается ей на грудь… Господи, избавь от этой кары — ведь меч провидения уже занесен над ее головой! Адский огонь подбирается к ногам… кругом мрачные пропасти — их не избежать! Ее розовое ложе все стремительней скользит к краю разверзающейся бездны!..

— О, боже! — вскрикнула Джихан и еще глубже втиснулась в кресло, закрыв лицо руками, словно надеясь защититься от кошмара. Она одна со своей бедой, никто и ничто ей уже не поможет. Противоречивые чувства разрывали ее душу, исторгая из сердца горькие рыдания; в судорожно вздымающейся груди бушевала жестокая буря. Стоило только закрыть глаза, как ужасная тьма вновь сгущалась вокруг нее. Воздух в комнате казался душным и спертым. Поднявшись, Джихан толкнула створку окна и встала в проеме, кутаясь в шелковый халат.

Но за тихими водами Золотого Рога, за высокими кипарисами у мечети Эйюба, за куполами и минаретами Стамбула ей вновь предстало видение — ворота ее счастья и стерегущая их тень белокурого оборотня…

— Господи, что я наделала! Почему я пошла без оружия, почему не убила лютого зверя?! Почему?!

Она сцепила руки, словно пытаясь удержать себя от того страшного деяния, мысль о котором пронзила ее мозг.

«Боже, — думала Джихан, — что я наделала, где был мой разум!»

Из последних сил она противилась злому началу, которое одерживало верх в ее душе, — на какой-то миг она почувствовала, что готова на преступление. Она вновь опустилась в кресло, растирая ладонями лоб и щеки. Минутный отдых слегка успокоил ее ум, и теперь в сознание проникли требования измученного тела. Онемевшее, оно вновь обретало чувствительность — казалось, тысячи игл впиваются и колют его. Рот пересох от сильной