Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

Преданный Вам

15 августа. Бесполезный день. Я сонный, смущенный. Праздник Богородицы на Альтштедтер-Ринг. Человек с голосом, как из ямы. Много думал – что за смущение перед написанием имени? – о Ф. Б. Вчера – «Польское хозяйство». Сейчас Оттла читала наизусть стихи Гёте. Выбирает она с настоящим чувством, «Утешение в слезах», «Лотте», «Вертеру», «К луне».

Снова читал старые дневники, вместо того чтобы держаться подальше от этих вещей. Я живу крайне неразумно. Но во всем виновато издание тридцати одной страницы. Конечно, еще более виновата моя слабость, которая позволяет подобным вещам влиять на меня. Вместо того чтобы встряхнуться, я сижу здесь и думаю, как бы пообиднее выразить все это. Но мое страшное спокойствие мешает изобретательности. Мне любопытно, как я выберусь из этого состояния. Подтолкнуть себя я не дам, правильной дороги не знаю, как же это получится? Окончательно ли я застрял, как большая глыба на узкой дороге? Тогда я мог бы по крайней мере поворачивать голову. Это я и делаю.

16 августа. Ничего ни в канцелярии, ни дома. Записал несколько страниц в веймарский дневник.

Вечером стенания моей бедной матери по поводу того, что я ничего не ем.

20 августа. Через университетскую строительную площадку перед моим окном, частично буйно заросшую травой, два мальчика, оба в синих рубашках, один в более светлой, второй, поменьше, в более темной, несут в руках по связке сухого сена. Они тащатся с ним вверх по откосу. Вся картина в целом приятна для глаз.

Рано утром – пустая телега и тощая большая лошадь впереди нее. Стараясь изо всех сил взобраться по откосу, оба кажутся непривычно вытянутыми в длину. Наблюдателю они видятся косо поставленными. Лошадь, приподняв передние ноги, вытягивает шею вверх в сторону. Над нею кнут кучера.

Если бы Ровольт вернул это и я смог бы снова все запереть и сделать так, будто ничего и не было, чтобы стать лишь столь же несчастным, как прежде.

Фройляйн Фелица Бауэр. Когда я 13 августа пришел к Броду, она сидела за столом и показалась мне похожей на служанку. Меня не заинтересовало, кто она, я просто примирился с ее присутствием. Костлявое пустое лицо, открыто показывающее свою пустоту. Непокрытая шея. Накинутая кофта. Выглядела одетой совсем подомашнему, хотя, как позже выяснилось, это было не так. (Я немного отчуждаюсь от нее, так близко подступаясь к ней. В каком же я сейчас состоянии, если отчуждаю себя от всего хорошего в целом, да к тому же еще и не верю этому. Если сегодня у Макса меня не очень отвлекут литературные новости, я еще попытаюсь написать историю Бленкельта. Она должна быть подлинной, но должна меня задеть.) Почти сломанный нос. Светлые, жестковатые, непривлекательные волосы, крепкий подбородок. Усаживаясь, я впервые внимательнее посмотрел на него, а усевшись, уже составил себе неколебимое мнение. Как —

21 августа. Непрерывно читал Ленца и набирался у него – вот как обстоит со мной дело! – ума.

Картина недовольства, которую являет собой улица: каждый отталкивается от того места, где стоит, – чтобы уйти.

30 августа. Все время ничего не делал. Приезд дяди из Испании. В прошлую субботу Верфель декламировал в «Арко» «Песни жизни» и «Жертву». Чудовищно! Но я смотрел ему прямо в глаза и выдерживал его взгляд весь вечер.

* * *

Мне трудно встряхнуться, и вместе с тем я беспокоен. Когда я сегодня после обеда лежал в кровати и кто‑то быстро повернул ключ в замке, мне показалось, будто все мое тело в замках, как на карнавальном костюме, и с короткими интервалами то тут, то там открывался или запирался какой‑нибудь из замков.

Анкета журнала «Miroir» о нынешней любви и об изменениях, произошедших в любви со времен наших дедушек и бабушек. Одна актриса ответила: «Никогда еще так хорошо не любили, как в наши дни».

Как разбит и возвышен я был после слушания Верфеля! Как я после этого прямо‑таки дико и без погрешностей завалился в семейное общество у Лёви.

Этот месяц, который благодаря отсутствию шефа я мог бы так хорошо использовать, я без особых на то оправданий (отправка книги Ровольту, нарывы, посещение дяди) проспал и попусту растратил. Еще сегодня я три часа провалялся после обеда в постели, находя для этого фантастические оправдания.

4 сентября. Дядя из Испании. Покрой его пиджака. Воздействие его близости. Детализация его существа. – Стремительно проносится из прихожей в клозет. Не отвечает при этом ни на одно обращение. – Если судить не по постепенным изменениям, а по бросающимся в глаза моментам, с каждым днем становится мягче.

5 сентября. Я его спрашиваю: как связать то, что ты, как недавно сказали, недоволен и что, как это постоянно видно, ты во всем ориентируешься (и как при этом «ориентировании» постоянно проявляется своеобразная грубость, думал я). Помнится, он ответил: «По отдельности я доволен, в целом недостаточно. Я часто ужинаю во французском пансионате, очень приятном и дорогом. Например, комната для супругов с пансионом стоит пятьдесят франков в день. Я сижу там, скажем, между секретарем французского посольства и испанским генералом артиллерии. Напротив меня сидит высокопоставленный чиновник морского министерства и какой‑нибудь граф. Я всех уже хорошо знаю, сажусь на свое место, со всеми здороваюсь, не произношу, потому что не в настроении, больше ни слова до самого прощания. Потом я оказываюсь один на улице и не могу понять, для чего мне этот вечер. Иду домой и сожалею, что не женился. Разумеется, все это потом стирается, независимо от того, додумываю я это до конца или мысль улетучивается. Но при случае она снова возникает».

8 сентября. Воскресное утро. Вчера письмо д-ру Шиллеру.

Пополудни. В соседней комнате мать в полный голос вместе с кучей бабья играет с детьми и гонит меня из квартиры. Не плакать! Не плакать! и т. д. Это его игрушка! Это его игрушка! и т. д. Вы уже большие! и т. д. Он не хочет!.. Ну же! Ну же!.. Дольфи, как тебе понравилось в Вене? Хорошо там было?.. Посмотрите-ка на его руки.

11 сентября. Позапозавчера вечером с Утицем.

Сон: Я находился на выступающем далеко в море мысе из тесаного камня. Со мною еще один или несколько человек, но собственное осознание самого себя так сильно, что я знаю о них едва ли больше того, что сам им говорю. Помню лишь поднятые колени человека, сидящего возле меня. Поначалу я толком и не