Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

— Не пойду! Не могу! — выкрикивал Дола, размазывая кровь по лицу.

— Не пойдет, вот мерзавец! — кричал в злобе советник. — Не пойдешь на бегар — чем же раджа жить станет?!

Слуги взвалили Доле на голову тюк и плетью погнали его перед собой. Дола оглядывался, спотыкался, снова оглядывался, но его гнали все дальше. Дола плакал, а у меня сердце разрывалось от жалости. Когда Дола скрылся из виду, я спросил отца:

— Папа, за что они так били его?

— Отказывался от бегара. Здесь все крестьяне обязаны отрабатывать бегар. Такой закон.

— А откуда берется закон?

— Раджа прикажет, вот и закон, — глухо ответил отец и пошел в дом.

Мне казалось, что отцу совсем не хотелось разговаривать со мной в ту минуту.

Вечером к сторожу подбежала дрожащая, заплаканная Торуджа.

— Где Дола? — спросила она.

— Здесь его нет, — буркнул сторож с неохотой. Он плел веревку.

Веревки сторож делал мастерски. Мы с Тарон часами наблюдали за движениями его рук.

— Куда он ушел? — спросила Торуджа.

— Туда. — Сторож неопределенно махнул рукой в сторону горной цепи на севере.

— А когда вернется, не знаешь? — робко спросила девушка.

— Откуда мне знать? — Сторож начал сматывать веревку. — Может, через десять дней, может, через двадцать. На казенный бегар ушел. Как начальство отпустит, так вернется.

Торуджа повалилась на землю и тихо заплакала. Сторож долго плел свою веревку, не произнося ни слова. Лицо у него было сердитое, хмурое.

— Пастухи перегоняют стада, — наконец выговорила Торуджа. — Завтра мы уйдем отсюда.

Сторож ничего не сказал.

— Они забирают меня с собой… Но если бы Дола был здесь…

И опять сторож ничего не сказал.

Торуджа тихо зашагала прочь. Она присела на берегу и долго играла нашим мячиком. Играла и плакала. Потом она прижала мячик к груди, размахнулась и с силой бросила мяч в реку. Долго видно было, как он плывет, чуть покачиваясь, по волнам, и, пока он не исчез из виду, Торуджа неотрывно следила за ним. Потом она тяжело вздохнула и бегом побежала к палаткам пастухов.

Отец был очень молчалив весь день. Вечером мы начали приставать к нему, чтобы он рассказал нам сказку, но он не стал ничего рассказывать, а велел поскорее засыпать.

— Спите, — сказал отец. — Утром мы возвращаемся домой.

Летние полдни в горах бывают удивительно чистыми, ясными и светлыми. В такие дни отец уходил к себе в комнату отдыхать после обеда. Мать одной рукой раскачивала панкху[32], а другой медленно массировала отцу ноги, пока он не заснет. Мне тоже строго наказывали спать, я честно жмурил глаза, жмурил так, что они начинали болеть. Бывало, я незаметно засыпал, а бывало, маму смаривал сон в изножье кровати, и тогда я потихоньку выскальзывал в сад. Я не понимал, зачем взрослые спят днем. Если спать можно ночью, зачем же тратить на это день?

В один из таких прозрачных ласковых дней я улизнул из дому и отправился к сторожке, где жил садовник. Пожалуй, этот день был жарче обычного, цветы в саду поникли, будто разморенные зноем. Не видно было ни одной бабочки. В тени у сторожки дремала собака садовника, а в сторожке спал сам садовник.

С кем же мне играть? Во что играть? Для ребенка этот вопрос так же важен, как для взрослых вопрос о своем месте в жизни. Совсем маленьким ребенком ощутил я впервые состояние раздвоенности. Сиял полдень, а все вокруг спали, и мне не с кем было играть. Мне показалось, будто люди своим сном оскорбляют и солнечный свет, и небо, и всю эту прекрасную зеленую землю. Когда еще вернется такая красота? Ароматный ветер летит с далеких синих гор и трепетно ласкает кожу… а люди спят. Только оставаясь детьми, мы, люди, можем смеяться и играть; даже когда мы одеты в лохмотья и сыты сухой лепешкой, нам все равно хорошо и мир расцветает от нашего беззаботного смеха. Но мы взрослеем и разучиваемся играть; мы плотно набиваем животы и бродим, отяжелев, будто ели не хлеб, а бруски железа. Я в детстве постоянно удивлялся этому. Теперь не удивляюсь: теперь я хорошо знаю, что половина страданий человека — от голода, а половина — оттого, что человек разучился играть.

Я обошел весь сад; остановился, печальный и встревоженный, под чинарами и стал смотреть на долину, раскинувшуюся внизу. Почти на середине склона выросло два шелковичных дерева, в их тени сбились в кучу овцы; прислонившись к стволу одного из деревьев, опал пастух, обняв козленка. У подножия холма расстилались поля, среди полей бежала к реке полузаросшая тропинка. Я мысленно пошел по ней.

Там, где тропинка кончалась, речка круто обрывалась вниз на несколько футов. Перед водопадом была построена запруда из камней. В дождливое время через нее переливалась вода, а летом и зимой большие камни высыхали. Тогда по ним проводили на другой берег лошадей и ослов, по ним перебирались и люди, а пастухи, перегоняя по вечерам свои стада с лесистого склона, проводили здесь через ручей скот. В вечернем воздухе далеко разносились пастушьи песни, позванивали колокольчики на шеях животных. Золотая пыль от их неспешных шагов облаком поднималась в персиковое небо и краснела от прикосновения закатного луча, как заливается краской молоденькая девушка, увидев незнакомого мужчину.

По обе стороны от запруды река образовала по озерцу, одно перед запрудой, другое за ней. Одно озерцо назвали Глубоким — в нем действительно было больше воды, и оно считалось опасным. В мелком озере купались женщины, в Глубокое ходили купаться мужчины. Их разделяла запруда. Хотя никто этого не запрещал, хотя не существовало на этот счет никаких законов, было твердо известно, что ни один мужчина не станет купаться в мелком озере, а ни одна женщина не приблизится к Глубокому. Малыши плескались вместе с женщинами. Посреди меньшего озера торчало несколько больших камней, прячась за которыми женщины могли подглядывать за мужчинами. Мужчинам же с Глубокого озера видны были только верхушки камней, которые скрывали от их глаз купальщиц. Женщины были очень этим довольны. В наших краях свободные нравы: женщины и мужчины едят вместе, а купаются хоть порознь, но голыми. Куда приятнее плескаться нагишом, чем в купальнике. Я хорошо помню, как рыбкой резвился в нашей речке, проворный, беззаботный и счастливый… Когда я теперь облачаюсь в пестрые нейлоновые плавки и резиновую шапочку в раздевалке бассейна, когда я спускаюсь в воду по мраморным ступенькам, мне кажется, что это не купанье, а званый обед в чинном ресторане.

В тот день, когда я стоял