Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

вернулся, он, правда, собирался навестить старика, но все не представлялось случая, а может быть, такой визит уже и не отвечал бы его изменившимся взглядам, и, хотя он часто проходил по улице, где жил Киман, хотя не раз видел его сидящим у окна и, возможно, даже был замечен им, Хуго так и не навестил его.

Ничего, ничего, ничего. Слабость, самоуничтожение, прорывающиеся из-под земли языки адского пламени.

23 июля. С Феликсом в Ростоке. Взорвавшаяся сексуальность женщин. Ее природная нечистота. Бессмысленная для меня игра с маленькой Ленхен. Вид толстой женщины, сидящей, скрючившись, на плетеном стуле, одна нога задвинута; женщина что‑то шьет и разговаривает со старухой, видимо, старой девой, у которой с одной стороны рта постоянно обнажаются особенно большие зубы. Полнокровие и толковость беременной женщины. Ее зад с ровно разделенными, словно отшлифованными, округлостями. Жизнь на маленькой террасе. Я совершенно равнодушно взял малышку на колени, вовсе не огорченный своим равнодушием. Восхождение в «тихой долине».

Сквозь открытую дверь мастерской виден жестянщик, который по-детски сидит за своей работой и постоянно бьет молотком.

Роскофф, «История дьявола»: «тот, кто работает ночью», считается у нынешних караибов творцом мира.

13 августа. Может быть, теперь все кончено и мое вчерашнее письмо было последним. Это было бы, безусловно, правильно. Какие страдания ни предстоят мне, какие страдания ни предстоят ей, их нельзя сравнить с теми страданиями, которые были уготованы нам вместе. Я постепенно приду в себя, она выйдет замуж – это единственный выход у живых людей. Мы вдвоем не можем прорубить для нас двоих дорогу в скале, достаточно, что мы целый год проплакали и промучились из-за этого. Она должна понять это из моих последних писем. Если же нет, я, конечно, женюсь на ней, ибо я слишком слаб, чтобы противиться ее представлению о нашем совместном счастье, и, если это зависит от меня, не могу не осуществить чего‑нибудь, что она считает возможным.

Вчера вечером на Бельведере под звездами.

14 августа. Произошло все наоборот. Получил три письма. Перед последним я не мог устоять. Я люблю ее, насколько способен, но любовь задыхается под погребающими ее страхом и самообвинениями.

Выводы из «Приговора» для меня самого. Косвенно я ей обязан рассказом. Но ведь Георг погиб из-за невесты.

Коитус как кара за счастье быть вместе. Жить по возможности аскетически, аскетичней, чем холостяк, – это единственная возможность для меня переносить брак. Но для нее?

И все же, несмотря ни на что, будь мы, я и Фелица, полностью равноправны, имей мы одинаковые перспективы и возможности, я бы не женился. Но тупик, в который я постепенно загнал ее судьбу, вменяет мне это в неизбежную, хотя и вовсе не непереносимую обязанность. Здесь действует какой‑то тайный закон человеческих отношений.

Письмо родителям мне доставило большие трудности особенно потому, что концепция, выстроенная при особенно неудачных обстоятельствах, долго не поддавалась изменению. Сегодня же это мне вдруг удалось, во всяком случае, там нет неправды, и вместе с тем оно написано разборчиво и понятно также и для родителей.

* * *

Как равнодушно я сегодня вечером – Оскара с женой не было дома – играл с якобы любимым мною Лео. Он казался мне отвратительно чужим и глупым.

15 августа. Мучительное утро в постели. Единственным выходом мне казался прыжок из окна. Мать подошла к кровати и спросила, отправил ли я письмо и было ли написано оно по-старому. Я сказал, что по-старому, только еще более резко. Она сказала, что не понимает меня. Я ответил, что она, конечно, не понимает меня, и не только в этом вопросе. Позже она спросила, напишу ли я дяде Альфреду, он заслужил, чтобы я написал ему. Я спросил, чем он это заслужил. «Он телеграфировал, он писал, он хорошо относится к тебе». «Это все показное, – сказал я, – он мне совершенно чужой, он совершенно не понимает меня, он не знает, чего я хочу и что мне нужно, я не имею к нему никакого отношения». «Стало быть, никто тебя не понимает, – сказала мать, – я тебе, наверное, тоже чужая, и отец тоже. Мы все, стало быть, желаем тебе только плохого». «Конечно, вы все мне чужие, между нами только родство по крови, но оно ни в чем не проявляется. Плохого вы мне, конечно, не желаете».

Эти и некоторые другие самонаблюдения убедили меня в том, что моя растущая решительность и уверенность позволяют вопреки всему сохранить себя в браке, более того – брак поможет укрепить мою решительность. Правда, этим убеждением я проникся, находясь уже в известной мере на краю окна.

Я запрусь от всех и до бесчувствия предамся одиночеству. Со всеми рассорюсь, ни с кем не буду разговаривать.

Мужчина с темными строгими глазами, несущий на плече груду старых пальто.

Леопольд С., крупный плотный человек, с неуклюжими медленными движениями, в свободно свисающих мятых, в чернобелую клетку, одеждах, спешит из двери справа в большую комнату, хлопает в ладони и зовет: «Фелица! Фелица! – Ни минуты не надеясь на успех своего призыва, спешит к средней двери, которую открывает, снова зовя: – Фелица!»

Фелица С., сорокалетняя женщина в кухонном фартуке, входит слева, останавливается в дверях: «Я уже здесь, Лео. Каким ты нервным стал в последнее время! Чего тебе?»

Леопольд рывком поворачивается, останавливается, кусает губы: «Наконец‑то! Иди же сюда!» – Он направляется к дивану.

Фелица не двигается с места:

– Побыстрее! Чего ты хочешь? Мне же нужно в кухню.

Леопольд с дивана:

– Оставь кухню! Иди сюда! Я хочу тебе сказать что‑то важное. Дело стоит того. Иди же!

Ф е л и ц а медленно идет, подтягивает лямки фартука: – Что уж там такого важного? Если ты считаешь меня дурочкой, я рассержусь, и всерьез. – Останавливается перед ним.

Леопольд: – Садись же!

Фелица – А что, если я не хочу?

Леопольд: – Тогда я не могу тебе это сказать. Мне надо, чтобы ты была рядом.

Фелица: – Ну вот я и сижу.

21 августа. Сегодня получил книгу Кьеркегора «Книга судьи». Как я и думал, его судьба, несмотря на значительные различия, сходна с моей, во всяком случае, он на той же стороне мира. Он, как друг, помогает мне самоутвердиться.

Я набросал следующее письмо к ее отцу, которое завтра отправлю, если буду в силах.

«Вы медлите с ответом на мою просьбу, это вполне понятно, любой отец поступил бы так по отношению к любому жениху, и я пишу совсем не из-за этого, самое большее, на что я надеюсь, – что Вы спокойно отнесетесь к моему письму.