Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Ну, конечно, нет, — тонко улыбнулся полковник.

Вдруг я увидел, как Вася Сталин соскочил с портрета и Русланова вышла из большой черно-белой фотографии, и они закружились в вальсе по середине зала, а три австрийских проститутки дружно полезли мне в штаны.

— Вам плохо? — услышал я издалека голос полковника.

— Полковник, — в бреду пробормотал я, держась за голову, — вы сильнее в том, в чем кажитесь слабым. И слабее тогда, когда… когда считаете себя сильным.

— Дайте ему стул! — прикрикнул на кого-то полковник.

Я тяжело сел на стул, глядя, как продолжается танец Руслановой и Васи Сталина. Больше того, я увидел полуразложившегося фельдмаршала Клейста, который, хромая на большую левую кость, продвигался ко мне. Австрийские проститутки при виде Клейста с визгом бросились бежать врассыпную.

— Воды! — скомандовал полковник.

Мои зубы застучали о стакан. Танцы кончились. Фельдмаршал уже потихоньку хромал от меня.

Минут через десять я был в полном порядке и даже улыбался. Мы подошли к следующей витрине.

— После войны с Западной Украины привезли много бандеровцев, — рассказал полковник. — Шесть самых «идейных» посадили в отдельную камеру. Со всеми усиленно работали сотрудники МГБ. Тех, кто отрекался от своих убеждений, постепенно выпускали, но большинство соратников Степана Бандеры предпочли умереть в заключении.

Это было почти что прославление упрямых героев Бандеры. Понятно, что наш разговор шел еще до русско-украинской войны.

— А кто был наиболее знаменитым заключенным с вашей точки зрения?

— Хмм… Граф Василий Шульгин — монархист, бывший заместитель председателя Государственной думы, идеолог Белого движения, — с теплым чувством ответил замначальника тюрьмы. — В 1944 году его похитили в Югославии и переправили в СССР. За антисоветскую деятельность дали 25 лет, но отсидел десять. После освобождения администрация области просто не знала, что с ним делать. Вначале поместили его с женой в дом престарелых в Гороховце, потом дали маленькую квартирку во Владимире. А вот, посмотрите, запись в его дневнике через пару месяцев после освобождения:

«Как я провел бы эти 12 лет на свободе?.. Меня кто-то содержал бы, и кто знает, может быть, чаша моих унижений была бы на свободе хуже, чем в тюрьме. Мое перо, которое не умеет служить, не могло бы меня прокормить. В наше время независимые люди никому не нужны. Их место — тюрьма или богадельня. То и другое мне предоставили Советы, т. е. принципиальные враги, политические противники…»

— В тюрьме Шульгин написал несколько исторических работ, они, к сожалению, были тут же уничтожены, — подытожил полковник.

Мы подошли к витрине с американским флагом.

— Ах, ну да! Пауэрс у вас сидел. Как он тут себя вел?

— В мае 1960 года американский самолет-разведчик, пилотируемый Фрэнсисом Пауэрсом, был сбит нашими ПВО под Свердловском, — буквально отрапортовал ветеран. — А уже в августе незадачливый летчик-шпион очутился в Централе. Здесь он должен был отсидеть три года, после чего его ждало семь лет лагерей. Через месяц Пауэрс стал жаловаться во все инстанции на свою бездеятельность и отсутствие общения, а потом впал в депрессию.

— Заскучал летчик в тюрьме, — покачал я головой.

— Сотрудники КГБ доверили ему клеить конверты и плести коврики из мешковины. Затем к нему подселили латыша, осужденного за шпионаж. Летчик обрадовался, щедро делился с сокамерником продуктами, которые присылали родственники и сотрудники американского посольства. Через полтора года Пауэрса обменяли на советского разведчика Рудольфа Абеля.

— А вот и наши диссиденты… — заметил я. Мы подошли к очередной витрине.

— Наши, а кому и не наши! — заявил ветеран. — В 1970-е годы в Централе появилась новая категория «особо опасных преступников» — более восьмидесяти диссидентов и правозащитников: Владимир Буковский (тот самый, которого обменяли на Луиса Корвалана), Кронид Любарский, Натан Щаранский, Анатолий Марченко и другие. Когда Щаранский в 1996 году баллотировался на выборах в кнессет Израиля, к контролерам Централа подходили люди, предлагавшие большие деньги за компромат на него. В конце 1970-х годов Владимир стал крупным туристическим центром. И диссидентов от греха подальше перевезли в Мордовию.

— Неужели туристов испугались? — не поверил я.

Ветеран сделал вид, что не слышит, и продолжал:

— А взамен Централ получил уголовников, среди которых было двадцать шесть воров в законе.

— Да, — сказал я, рассмотрев лица воров в законе. — Диссиденты выглядят поприличнее!

— Еще бы! — вскричал бывший надзиратель. — Вы же сам такой!

Полковник сделал строгое лицо. Ветеран не испугался.

— Да-да, такой! — озлобился он.

Я посмотрел на портрет Буковского.

— А его вы знали лично? — спросил я ветерана, не вдаваясь в полемику.

— Еще как! — сказал ветеран, тыкая портрет в глаз.

— И я его знал. Встречались в Кембридже. Целую ночь пили красное вино… Он был знаток вин.

— Вин? Да он с мужиками спал!

— Но не с вами же, — улыбнулся я.

Ветеран налился кровью:

— Да попробуй он… я б его пристрелил!

— Он замечательную книгу написал… «Когда возвращается ветер». Смелый! Он вам нравился?

Ветеран внимательно посмотрел на меня.

— Он мне нравился? — с расстановкой произнес он. — Уебище!

Я так и не понял, к кому относилось это последнее слово, потому что полковник потащил меня дальше, отмахиваясь от ветерана, и мы летели с ним по воздуху, как летают только на картинах Гойи или Шагала, летели, обнявшись, пока не натолкнулись на черного полковника. Черный полковник стоял, сложив за спиной руки, у закрытой двери. Мне показалось, что меня сейчас хотят накормить. Судя по сохранившемуся дореволюционному меню, тут когда-то кормили каторжан сытно: на завтрак — перловое пюре с салом, бульон и чай; на обед — селедка, окрошка, жаркое (или котлеты), компот из трех фруктов; на ужин — каша пшенная с салом, чай. Белого и черного хлеба на сутки выдавалось 2,5 фунта (килограмм).

Меня обещали накормить по-тюремному, и я готов был отведать тюремной еды, но когда дверь открылась, я увидел огромный зал, и в зале сидели зэки в чистеньких арестантских робах сине-серого цвета, их было множество, несколько сотен, и когда меня подтолкнули в зал, и я провалился в него, как проваливаются в космос, и, проваливаясь, я вспомнил, что и Даниил Андреев тут сидел, тоже проваливаясь в космос, создавая на нарах великую мистическую книгу «Роза мира», в которой рассказал о тысячах цивилизаций в нашей галактике, каждый тюремный день создавая по новой цивилизации, человеческой, ангельской, звериной… Ему повезло. Он был осужден на 25 лет, отсидел десять, вышел из тюрьмы смертельно больным, но ведь чудо! Его рукописи сохранил и позже передал жене заместитель начальника тюрьмы Давыд Иванович Крот. В нарушение существовавших правил.

Дежурный офицер крикнул:

— Встать!

Весь зал встал. Не быстро и не медленно, не