Путь Абая. Книга первая - Мухтар Омарханович Ауэзов

управиться. Предстояло тщательно отобрать хотя бы самое малое число вещей из обиходного скарба, увязать их во вьючные торока, продумать до мелочей о том, чтобы летняя жизнь на джайлау не стала для людей в тягость.

«Если аул Суюндика тронется раньше, трудно будет его догнать», - беспокоился Абай и не находил себе места. Ведь ничего нет лучше на свете, чем весенняя многодневная кочевка рядом с дружественным аулом! И если там есть любезные твоей душе люди, друзья и сверстники, родные и близкие, то какое удовольствие ехать с ними по кочевой дороге вместе, бок о бок, всласть разговаривать о том о сем. А то и спешиться вовсе и шагать рядом с караваном в веселой толпе, на ходу придумывая разные забавы и шутки. Есть еще и чудный обычай - аулам, сговорившимся кочевать вместе, сходиться на сборы перед началом пути где-нибудь на просторном становье. И тогда предстоит испытать волшебные дни и ночи на этой земле - дозволяется тем, кто этого хочет, ночью встречаться под сенью походного шатра, а то и под сводами дырявого временного шалаша, чтобы наедине с любимой полюбоваться на звездное небо сквозь прорехи райской кровли. И хоть сам Абай еще не испытывал таких блаженств, но был наслышан о них от многих молодых джигитов, чуть постарше него...

Однако объявленный матерью Улжан срок исхода кочевья никоим образом изменить было нельзя, потому что Улжан никому не позволяла вмешиваться в свои распоряжения по домашнему кочевому быту, даже суровому супругу, Кунанбаю.

И как бы ни томился, ни метался Абай в душевном беспокойстве, мечтая о желанной встрече на дорогах к джайлау, ничего ему не оставалось делать, как только подчиниться и терпеливо ждать.

За вечерним чаем Абай рассказал матерям, Зере и Улжан, то, что слышал о маленькой Камшат. Рассказал, не утаивая ничего, все до мельчайших подробностей, не смягчая, с жестокой откровенностью, не считаясь даже с тем, что это может вызвать страдания и слезы матерей. Пусть матери знают всю неизмеримую во зле страшную беду, в которую попала бедная малышка.

Старая бабушка Зере тяжко вздыхала, низко клоня голову и горестно покачивая ею. Вдруг принялась громко укорять Кунан-бая. Улжан, сидевшая молча, неподвижно, словно окаменев, нескоро пришла в себя и сказала Абаю:

- Пока обо всем этом ничего не говори Айгыз. И без того у бедняжки сердце разрывается на части. Сегодня утром она рассказала: «Ночью мне приснился сон, как будто Камшат упала головою в очаг, и ее всю охватил огонь». Байбише у Суюндика женщина добрая, с материнским сердцем. Что бы там она ни говорила, но ее слова верные. Нужно поторопиться скорее перекочевать на Чингиз. Там возьмешь с собой кого-нибудь из взрослых, отправишься в аул к Божею, где бы он ни остановился. Своими глазами увидишь Камшат, на месте разберешься во всем... Лишь после этого, когда вернешься, поставим в известность Айгыз и обратимся к отцу.

На том и порешили. Дней десять спустя Большой аул Кунанбая перевалил через Чингиз по перевалу Акбайтал и осел на отдых в урочище Копа, по соседству с аулами родов Жигитек и Бокенши. До этого дня остальные аулы, поднятые Кунанбаем, не смогли догнать жигитеков, которые прикочевали сюда раньше через другие перевалы. Жигитек и Бокенши, к тому же, тронулись в путь намного раньше остальных.

На ерулик - угощение, устраиваемое теми, кто раньше прибыл на джайлау, в Большой дом из соседних аулов принесли чаши с вареным мясом, полные саба-саба - двойные бурдюки с кумысом. Все свободные от дел байбише в сопровождении молодых келин явились на поклон к старой матери, Зере. У людей отношение к Кунанбаю могло быть самым разным, но для всей родни во всех аулах дом Зере считался главным домом рода, и по старинному обычаю сюда приносили подношения - часть из какого-нибудь семейного прибытка - сыбага - или освященное веками приношение-ерулик. Но среди тех, кто принес гостинцы, не было ни одного человека из аулов Божея, Байдалы или же из аулов Сугира, Суюндика. Все пришедшие с еруликом были людьми из небогатых мирных аулов, которые не вмешивались ни в какие распри, жили тихо, скромно, изо дня в день трудясь в степи пропитания ради.

В Большом доме были от души рады тем, кто пришел навестить их и поздравить с благополучным прибытием, и ни словом не помянули тех родственников, которые не пришли.

На другой день по приезде на джайлау Абай поехал, как и обещал матерям, в аул Божея. Он отправился вместе с муллой Габитханом.

Божей разбил свой стан не так далеко от урочища Копа -у красивого пресного озера Сарколь, широко раскинувшего свою зеркальную гладь под зеленой грядой длинного предгорного увала. Около полудня два молодых джигита прибыли туда. Вокруг озера Сарколь расположилось еще немало аулов, и путники спросили у встречного мальчишки на бойком пегом стригунке, гнавшего косячок кобыл на дойку, где находится дом Божея. Мальчишка показал на ближайший аул, состоявший из десятка юрт и кибиток. Аул выглядел не особенно богатым, всего лишь пара белых юрт имелась в нем, остальные юрты и кибитки были из серого, потемневшего от времени старого войлока. Было известно, что бай Божей не столь уж и богат, он человек среднего достатка.

Абай и Габитхан подъехали к дому Божея с тыльной стороны. У коновязи возле юрт не было привязано ни одной оседланной лошади. Видимо, в этот час в ауле не имелось посторонних людей. А свои джигиты могли уехать на какой-нибудь сбор. Но если и проходила где-нибудь сходка родов, то не в этом ауле -скорее всего, в одном из больших аулов на противоположном берегу озера, где виднелось много белых юрт. И в подтверждение этого путники увидели в одном ауле, возле высокой белой юрты, большое скопление мельтешивших людей. Молодые джигиты предположили, что Божея, скорее всего, нет дома, он должен быть там, на сходке. Предположения их подтвердились.

Когда, привязав коней, они подошли к юрте, Абай услышал слабенький, жалобный плач маленького ребенка. Это был плач больного ребенка, безнадежный и тоскливый.

У Абая екнуло сердце, больно обожгло предчувствием недоброго. Он узнал голос плачущего ребенка. Плакала Камшат. Абай и его спутник обошли юрту по кругу и приблизились к входу. В этот миг визгливым криком разразился сварливый женский голос, заглушивший плач девочки. Кричала старая байбише Божея, раздраженная неутихающим жалобным плачем ребенка:

- Эй, угомоните ее! Чего она воет? Заткните глотку подкидышу! Чтоб глаза у нее вытекли!

Выкрикнув это, рассвирепевшая байбише скосила глаза на дверь, когда