Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов

вошли, подняв войлочный полог над входом, два джигита. Довольно вместительная юрта изнутри выглядела богаче, чем снаружи. По стенам развешены ковры, войлочные кошмы-алаша. Но повсюду был такой беспорядок, что у гостей голова пошла кругом. Пол не подметен, кругом навален мусор, висят какие-то тряпки, на торе громоздится груда разваленных одеял вперемешку с подушками.

Возле высокой кровати сидела перед прялкой здоровенная байбише, с сумрачным видом крутила веретено. Темное, словно чугунное, жирное лицо с вывернутыми раздувающимися ноздрями выставляло натуру необузданную, грубую, раздражительную. С другой стороны кровати на толстых корпе, стеганых одеялах, сидели две дочери Божея, девицы на выданье, но уже довольно перезрелые. Они со старательным видом занимались вышиваньем. Обе были крупные, похожие на мать, некрасивые и грубоватые на вид. Они выглядели такими же злобными и раздражительными, как мамаша, к тому же - непонятно отчего, девицы хмурились и с насупленным видом диковато косились на молодых гостей.

Не дождавшись обычных приглашений, джигиты сами прошли на тор и сели повыше женщин. Негромко, вежливо произнесли салем. Женщины неохотно ответили. И тут снова заплакала Камшат.

Только теперь Абай заметил ее - на полу среди мусора, справа от тора. Она лежала на боку, свернувшись в комочек, поджав коленки к груди. Ничем не укрытая, на грязной подстилке из выцветшей дырявой пеленки. Под голову вместо подушки бросили оторванный рукав старого чапана.

Девочка не узнала прибывших людей. Но, как будто жалуясь им на свое отчаянное положение, она смотрела на них недетскими сумеречными глазами и, вся в слезах, с дрожащими губами, судорожно всхлипывала - словно умоляла спасти от этих страшных, чужих людей, которые мучили ее.

Прежде это была пухленькая, розовощекая, чудесная девочка с черными глазами-смородинками. Теперь ее не узнать - ужасная перемена произошла в ней. Исхудавшая до костей, с руками и ногами, висевшими как плети - это было дитя смерти. Маленькое старческое лицо с впалыми щеками, иссеченное страшными, стянутыми ко рту морщинами - лицо умирающего от голодного истощения взрослого человека.

И только пушистые ресницы на широко распахнутых глазах, казалось, стали намного длиннее, чем раньше. Из этих черных безнадежных глаз прозрачными бусинами катились слезы. Выброшенная взрослыми людьми на погибель, девочка находилась уже в мире неживых.

Увидев девочку, Абай и Габитхан мгновенно, не сговариваясь, вскочили с места и бросились к ней.

Но несчастный ребенок не узнал их, испуганно отвернулся и стал уползать в сторону.

Мулла Габитхан, потрясенный увиденным, срывающимся голосом вскричал:

- О, мазлума! Какие же мучения пришлось тебе вынести, мазлума! Невинное божье создание! - И, не сдерживая себя, громко заплакал.

Абай от гнева и жалости, возмущения и сострадания - этих неистовых чувств, испытываемых им одновременно, весь задрожал, едва владея собой.

Вся зловещая бабья семейка, во главе с женой Божея, принялась визгливо завирать, чтобы только отвлечь гостей от всего, что они увидели воочию. Бабье пыталось оправдать себя и представить дело таким образом, что ими содеяно нечто самое обыденное и заурядное.

- Ойбай, вон, все остальные дети у нас как дети - бегают, носятся, кушают все, что им дают. И только на эту девочку напасть какая-то обрушилась, все животом мается, бедняга! - говорила байбише.

- Болит живот - не разевай на еду рот! А она так набьет себе живот, что он у нее сразу и заболит! Но разве глупому ребенку объяснишь все? - затараторила одна из перезрелых дочерей. - Вот и болеет она. А чуть полегчает - то сразу, что ни попадя, запихивает себе в рот...

- Ведь она так никогда не выздоровеет! Не слушается она, девчонка сама во всем виновата.

Таким образом, неуклюже встревая в разговор, две божеев-ские дурнушки пытались вести беседу с молодыми гостями.

Абай даже отвечать им не стал. Он не мог разговаривать с ними. Он считал, что видит перед собой людей, лишенных всякой совести, всякого чувства милосердия, сострадания. Они сами и страдать-то не умеют. И эти люди ужаснули его.

Когда байбише Божея, взяв себя в руки, вспомнила, что она хозяйка очага, и стала предлагать им чаю, Абай резко отказался:

- Нет! Не будем пить чай!

И он не тучной хозяйке отвечал - он обращался к самому себе. Абаю по-прежнему не хотелось даже разговаривать с нею.

При виде несчастной Камшат, маленькой беспомощной пленницы этих зверовидных баб, у Абая пропала всякая мысль о еде. Какой там чай! Люди при кончине близкого человека оплакивают его с громкими возгласами «Бауырым! Бауырым». Но что толку кричать, плакать, если человека уже нет? А что толку, если он, Абай, вконец обезумев от боли и горя, обхватит жалкое тельце Камшат, прижмет к себе с криком: «Бауырым, моя несчастная!» и заплачет перед этими озверевшими людьми? Нет, так нельзя. С другой стороны, если он, разозлившись на этих чудовищ тупости и лицемерия, на несчастных дур, разнесет их очаг в пух и прах - как ему и захотелось вначале, - то какая в этом будет польза для маленькой Камшат? Скорее наоборот, ей станет еще хуже. Мучения малышки увеличатся... Что делать? Выхода нет никакого! В сильном замешательстве, он даже не заметил того, что байбише налила и подала ему в руку чашу с кумысом - он принял эту чашу, с недоумением посмотрел на нее, затем молча отставил в сторону. Но кому он может отомстить, кого наказать? Виноваты ли только одни эти толстые бабы? Нет, не только они. Поразмыслив об этом, Абай сухо попрощался и быстро покинул дом Божея. Его всего переполняли гнев и жажда мести - но кому? Бессильная злоба кромсала его сердце. С этими чувствами он ехал всю дорогу от озера Сарколь до своего нового стана Копа. И уже в сумерках, въезжая в аул, он еще был в том же состоянии духа.

Подъехав, он увидел, что к толстому аркану коновязи, протянутому от Большого дома до гостевой юрты, привязан длинный гнедой иноходец отца. Рядом стояла чья-то незнакомая лошадь. Конь Кунанбая еще под седлом, значит, отец прибыл недавно. И с ним сопровождающих нет, он приехал без свиты. Окончательно убедившись в этом, Абай принял решение: он сегодня же обо всем расскажет отцу, о страшном положении Камшат. И с этой решимостью Абай вошел в дом.

Как он и предполагал, Кунанбай приехал один, лишь в сопровождении Жорга-Жумабая. Только молодые джигиты вошли в дом, вслед за ними, словно подсказало ее материнское сердце, чуявшее беду, вошла Айгыз. Она знала, что Абай с утра отправился в аул Божея. Опережая всех, она подошла и уставилась