Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

Шолохов взвыл еще раз в письмах к Сталину) считались срамной темой сталинизма, то теперь все изменилось. Генералиссимус, по традиционному мнению сталиновирусных граждан, не только самолично выиграл войну с нацизмом, но и все в своей жизни вождя сделал правильно. Так раскулачивание пошло на пользу индустриализации сельского хозяйства, а Большой Террор способствовал необходимому очищению страны от потенциальных предателей в надвигающейся войне с Гитлером. Кто не согласен, тот пляшет под чужую дудку!

Сталиновирус — пожиратель души. Рожденный еще до Сталина, на просторах российского крепостного права, этот вирус стал бурно развиваться во время ликбеза. Имена Ленина и Сталина были вынесены вперед, а за ними маршировали слова вродеборьба и победа. Мамаи папакак начальные слова при ликбезе были оттеснены великими лингвистами и филологами, включая Михаила Бахтина, скромного участника операции по внедрению сталиновируса, да и как иначе, если до сих пор в России существуют множество парков имени Павлика Морозова.

Сталиновирус пережил не только Сталина, но и слабенькую десталинизацию страны, вынос вождя из мавзолея, разоблачительные речи и книги. Режим Великого Гопника, примерив на себе авторитарные приемы управления, с удовольствием им заразился и заразил (не без помощи телевизора) миллионы людей.

Когда же мы начнем праздновать победный день раскулачивания? Когда станет выходным днем летний день 1937 года — начало Большого Террора с торжественной реабилитацией его исполнителя, почетного карлика Николая Ивановича Ежова, любителя-расстрельщика, обожателя роз и несчастного рогоносца, чью жену кто только не ебал, от того же Шолохова до Бабеля?

96. Куда Рейган пошел за ответом?

Нам повезло, мы родились в такой неудобной стране, как Россия. Ее всегда можно выставить как преграду, которая не дает насладиться жизнью, но которая на самом деле порождает всевозможные надежды на иные, более совершенные формы бытия. Страдая или отбиваясь от страданий, мы представляем себе счастливые народы, счастливо избежавшие существования в российском цирке, и наполняемся законной завистью к ним. Но когда ты приобщаешься к жизни этих народов не как турист, а как беглец, первое, что ты ощущаешь, когда проходит веселящий гипноз разрыва с родным бредом, это ужас перед картиной жалкого и бессильного свободного человека, который свои маленькие стрессы переживает, как мы — свои большие и непомерные, и тогда становится понятно, что надежды нет и не будет.

Из всех цирков, в которых я бывал в своей жизни c неким неясным чувством равнодушной любви, я выбрал бы все-таки в качестве чемпиона цирк не на арене, а на ужине. Это было в 1988 году. В Москву приехал Рональд Рейган по случаю перестройки, и американцы устроили грандиозный прием в том самом Спасохаусе, который когда-то описал Булгаков как вместилище бала сатаны. Но бал сатаны померк перед зрелищем, на которое явились в качестве приглашенных и побежденные, и победители, и вчерашние враги народа, и завтрашние генералы-заговорщики, и гении, и их супруги. Я получил приглашение на этот ужин в качестве молодого литературного хулигана — других заслуг перед человечеством у меня не было.

Гостей шмонали прямо в переулке семь раз. Четыре раза шмонал КГБ, а последние три раза — американские спецслужбы. После жесткого шмона гости попадали в сверкающий разгоряченный зал, где их встречали под бравурную музыку, которую извлекал из фортепьяно боевой американский генерал в парадной форме, поочередно Рейган с Нэнси и Горбачев с Раисой Максимовной.

Я попал за стол с Лигачевым и министром обороны, маршалом Язовым, которые смотрели на меня с нескрываемым отвращением и говорили о том, где кто из них родился. Из разговора было ясно, что Лигачев важнее маршала с неправдоподобно огромными звездами на погонах: казалось, что Язов только из этих звезд и состоит и что они одновременно сползают с его погон как океанские медузы, но одетый в штатское Лигачев, второй тогда человек после Горбачева, говорил с ним небрежно и свысока, а маршал ловил его слова, как собака ловит кости, брошенные с хозяйского стола. Оказалось, что они оба из сибирских деревень и они этому обрадовались, словно раньше вообще друг с другом не говорили. Я молчал, молчал, но мне тоже хотелось что-нибудь сказать и, вежливо улыбаясь, я учтиво спросил у Лигачева:

— А вы не скучаете по Сибири?

Лигачев от моих слов взорвался, как подбитый танк. Я спросил его на голубом глазу, но, как только произнес свой вопрос, я услышал его потаенный смысл. Язов с маршальскими звездами смотрел на меня испытующе: кто я? либо я завтра буду назначен большим-пребольшим начальником, либо мне хана. Вероятно, никто за многие годы не ставил перед холеным ответственным членом Политбюро такой вопрос, в котором не было ни имени-отчества, ни капли холуйства, и Лигачев воскликнул с трагической ноткой, блеснув ненавидящим меня глазом:

— Если бы мне сказали, поезжай в Сибирь, я бы собрал чемодан, и ноги бы моей здесь не было!

Я так и представил себе: как он складывает вещи в чемодан, и как куда-то девается его нога. Меня поразила в этом трагическом возгласе уходящей эпохи, которой я случайно наступил на мозоль, простая крестьянская логика: если ты смеешь мне задавать такие вопросы, и я на них отвечаю, то я уже никто.

Я потянулся за бокалом вина, чтобы запить несчастный случай, но в бокале почти ничего не оказалось. Наливали шабли по чуть-чуть, видимо, не из экономии, а потому, что боялись: вдруг русские напьются. Однако американские спецслужбы не предполагали, что русские могут уже сильно выпившими прийти на торжественный ужин. Так и случилось. Перед десертом Рейган залез на маленькую сцену, чтобы сказать то ли тост, то ли спич, но к ужасу технического персонала посольства микрофон сломался, и Америка осрамилась. Рейган смутился, но вышел из положения:

— Раз микрофон сломался, — сказал он, — я скажу то, что не хотел сказать в микрофон.

Получилось вроде бы мило. Но тут вышел конфуз. Из-за стола вышла наша замечательная поэтесса Белла Ахмадулина, которая явно приняладо приема, и на весь зал сказала своим серебристым голосом:

— Ничего ты не скажешь того, что бы не сказал в микрофон!

Все замерли. Ее выпад был нелогичным во всех отношениях. Сидя недалеко от меня, за одним столом с Рейганом, она ведь дружески уже подарила ему весомый перстень, отчего Президент США, правда, помрачнел, потому что такой подарок мог сойти по американским законам за подкуп. Он отказался от подарка — она сунула его в карман пиджака. Он стал вынимать, она удерживала руку…

Так зачем же пинать Рейгана? И откуда Белла знала, что собирался сказать Рейган? Но, видимо, она знала,