Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

эту поляну, поставил ружье и только хотел оправиться, а зверюга прямо на меня и выскочил. Я к ружью, а он как навалится! Тут-то я и закричал. Подмял меня медведь, рванул когтями по затылку, голову так и обожгло. У меня дыхание перехватило, а медведь знай сдирает мне кожу вместе с волосами. Однако я исхитрился, нашарил нож и, улучив момент, когда мой истязатель чуть приподнялся, всадил ему нож под ложечку и тут потерял сознание.

Страшно было слушать Бадру. Действительно, мужество и находчивость не оставляли его до последнего мгновения. И нож его прошел совсем рядом с сердцем медведя. Парень — настоящий охотник.

— Бери свой охотничий трофей, пусть будет тебе память, — протянул я ему медвежью шкуру.

Бадра обрадовался.

— Собрался лютый зверь снять чужую шкуру, да потерял свою. Теперь красоваться ему на полу, — засмеялся он.

Спустившись с гор, мы с Бадрой в вечерние сумерки пришли в Дзун-Хару. Шум леса хорош, но разве его сравнить с шумом города, с людским гомоном! Мимо шли люди и не догадывались, что двое встречных мужчин сражались с неминуемой смертью и победили ее.

РАДОСТЬ БЕЗГРАНИЧНАЯ

«Какие новости привезет Бадра?» — неотступно терзал меня один и тот же вопрос. Для того, кто ждет, не то что целый день — минута и та тянется бесконечно. Кажется, нет его целую вечность, а посмотришь на часы — прошло всего несколько минут. Не остановились ли мои часы? Нет, идут. Выйти бы на улицу, как стемнеет. Но здесь слишком многие меня знают. Ненароком встретишь какого-нибудь знакомого. Как говориться: заимодавец на базаре, мститель на перевале. Пока не известно, как дома дела, мне такие встречи опасны. А… Махнул рукой и вышел на улицу. Держась переулков поглуше да побезлюдней, добрался до вокзала. До прихода поезда еще целых два часа. Посидел в привокзальном скверике. Комары заели. На платформе — встречающие, провожающие. Шум, дорожная суета. Насилу дождался пассажирского из Улан-Батора. Встретил вышедшего Бадру. Хочу и боюсь спросить: как там?!

— О-о, старший брат, — воскликнул Бадра, — все у нас хорошо. Придем домой — расскажу.

Я облегченно вздохнул, но мне, конечно, не терпелось узнать, здоровы ли все мои домашние, как и чем они живут. Вошли в дом — у Бадры счастливая улыбка с лица не сходит. Да, я знал, кого посылать, верил, что этот парень мое поручение выполнит, как надо. А Бадра уже открывал сумку и рассказывал:

— Беспокоиться не о чем, все у них в порядке, как мы и думали. Это вот старшая сестра, Дулма, значит, ваша прислала. Вместе выпьем, — выставил он бутылку арзы.

Узнаю Дулму — она гостя с пустыми руками не отпустит.

Мы выпили по стопке, и Бадра начал:

— Когда я пришел — ваши сидели за чаем. «Здесь живет Дагва-гуай?» — спрашиваю. Ну, все на меня уставились. А Дулма-гуай очень спокойно так отвечает: «Да, да, — говорит, — присаживайтесь сюда. Тимур, подай дяде стул». И так проницательно на меня смотрит. «Дагва-гуай дома? — спрашиваю. — Мне с ним повидаться хотелось». Дулма-гуай подает мне чай, еду и в ответ говорит: «Нет его. А вы сами-то откуда будете?»

Я было запнулся; а потом отвечаю: «Из Архангая». Посидели, помолчали. Потом спрашиваю: «Он, видно, нескоро придет? А у меня к нему дело». — «Боюсь, скоро не придет», — вздыхает Дулма-гуай. Я дал конфет Тимуру и Бате и говорю: «Тебя зовут Тимур, а тебя Бата, так ведь?» Ребятишки оба враз: «Да!» А Бата удивился: «Откуда ты знаешь, как меня зовут?» — «Взрослому человеку разве говорят «ты»? — вмешалась в мою беседу с ребятами Дулма-гуай. «Я, — говорю, — познакомился с Дагвой-гуаем, когда вы жили в Архангае. Ты, Бата, тогда еще под стол пешком ходил. Папа твой далеко ли отправился?» Бата в ответ: «Папа далеко-далеко уехал. Да, мам?»

Дулма-гуай, судя по всему, задумалась, что ответить. Наконец кивнула головой. «Да…» — «Я тогда у Дагвы-гуая занял немного денег и до сих пор вернуть не мог. Вот и пришел отдать». Пересчитал деньги и вручил Дулме-гуай.

«Это такие мелочи… Ну да раз уж вы сами принесли…» — и равнодушно сложила деньги. Тут пришел в гости, судя по всему, ваш близкий друг Очир с женой. Разговорчивый такой. «Привет, герои», — обратился он к ребятам и угостил их конфетами. Потом повернулся к Дулме-гуай: «Какие новости? Известия есть?» — «Никаких. Теперь уж, видно, все…» — заплакала Дулма-гуай. У меня на душе кошки заскребли, и я не выдержал: «Это, — говорю, — как посмотреть…»

Дулма-гуай на меня как глянет, будто насквозь взглядом пронзила. А я уставился в пол, только чтобы спрятаться от ее вопрошающих, молящих глаз. Очир с женой вскоре распрощались, дети отправились в кино, а Дулма-гуай хлопочет на кухне и все выспрашивает у меня: «Мне показалось, когда о муже речь зашла, что ты что-то знаешь о нем. Скажи откровенно, как старшей сестре». — «Да я так брякнул, чтобы вы не плакали. Подумал, известий никаких нет, значит…» — «Ничего это еще не значит. Бедный мой, где-то он сейчас мается? Устроил себе муку, чтобы нас не беспокоить. А нам его так не хватает! Надежда, что жив, совсем маленькая. Да, кроме меня, кажется, уж никто и не надеется», — вздохнула она. «Не надеются, а он вот войдет в дом живой и здоровый. Мертвым-то его никто не видел». — «В том-то и дело. Следов вот только никаких не оставил. Забрал свое охотничье снаряжение и ушел. Хангай велик — поди узнай, где он, в каких горах бродит. Может, ближе к родным местам держится. Не будь у меня на руках двоих детей, поехала бы в Булганский аймак, сама Обошла бы все горы да леса. Может, что и вызнала бы».

А у меня сердце сжалось, чуть я всю правду ей не выложил. «Не плачьте, — говорю, — сестра. Я вам помочь хочу. Конечно, он жив». А Дулма-гуай все смотрит на меня да так, знаете, жалобно. «Если Дагва-гуай объявится, вы как — не испугаетесь? Беды не будет?» — напрямую ее спрашиваю. Бедная женщина побледнела, потом покраснела, и слезы из глаз хлынули. Обняла меня и смотрит в лицо, не отрываясь. У меня тоже в глазах защипало. «Бедный мой, жив он? Скажи мне, что жив. Ну же!..»

Только я сказал, что вы, Дагва-гуай, живы и здоровы, Дулма-гуай от радости слов не могла найти, поцеловала меня. А я слезы ей вытирать стал, успокаивать. «Тогда, — говорю, — Дулма-гуай, собирайтесь, едем к нему». А она: «Что он? Как он?» — «Выздоровел совсем, — говорю, — как новенький стал. Растолстел. Так я возьму билеты на самолет и к восьми утра с машиной заеду за вами.