Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

штук. Крупный жемчуг поштучно — тридцать восемь. Мелкий жемчуг в связках — десять. Украшения из неизвестного камня зеленого и красного оттенка — одиннадцать. Первые монгольские банкноты — тысяча четыреста тугриков. Русские царские банкноты в рублях — три тысячи. Одна трубка с мундштуком из камня зеленого цвета взята во временное пользование».

Поставив внизу списка свою подпись, я сложил вещи в сундук. Потом сварил крепкого чаю с солью, напился. После этого вскрыл мешок с русской крупчаткой. В муке обнаружил такие же корешки и — ни малейших признаков порчи. Замесил, приготовил — вполне съедобно. После еды закурил. Неожиданно закружилась голова. Прилег на ложе Дамы-гуая, и тут меня разобрал смех: «Однако удачлив же ты, Дагва: ловко пристроился на все готовенькое да еще и клад нашел, совсем как Дантес на острове Монте-Кристо».

Вытащил на свежий воздух одежду Дамы, вытряс, выбил, привел в порядок. Тщательно осмотрел пещеру. Коновязь, деревянное водопойное корыто, рядом мешок с овсом. Правда, сам овес давно потравили мыши.

Чем дальше, тем пещера становилась все уже, своды — все ниже. В том месте, где уже невозможно было идти в полный рост, протекал узенький ручеек. Ну что ж, теперь поползем!.. Продвинулся еще метров на десять, дальше и ползком не протиснуться. Будем считать, что осмотр провел. Стены очень интересные: в некоторых местах они покрыты льдом, в других гранит, кое-где мрамор, известняк. Через щели в потолке пробивается свет.

Видимо, Дама жил здесь от времени до времени, по большей частью зимой. Нары сделал теплые, на китайский манер. Трудолюбивый был человек. Это видно хотя бы по аккуратно сложенной поленнице дров.

Патефон — китайского производства, а пластинок, увы, только две: на одной ноет Домонг Томор, на другой Тудэв играет на хуре. Ставлю и слушаю их без конца. А еще не устаю дивиться тому, что вещи и продовольствие запасливого хозяина оказались неподвластны времени. Рассудил, что вся закавыка тут в корешках, принялся хорошенько их рассматривать. Вроде бы это монгольский астрагал. Вспомнил, что в прежние времена многие китайцы занимались сбором корней астрагала. Их так и называли — астрагальщики. В поисках этого корня они, словно кабаны, перепахивали всю землю. И видно, недаром, знали цену этому растению. Неужели оно убивает болезнетворных микробов?

…Я встречал в уединении третью осень. Целый год прожил без забот в жилище сайнэра Дамы, про болезнь и думать забыл, выздоровел, видно, окончательно. За полтора года не было ни одного приступа. Аппетит и сон — хорошие. Никаких отклонений от нормы в своем организме не наблюдаю и все чаще думаю о возвращении к людям.

Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, — за два года пребывания на горе Нойон я столько повидал интересного, сколько за всю жизнь не увидишь. Один только пещерный дворец Дамы-гуая чего стоит!

Я решил оставить в нем все как было, только захватил с собой список вещей, что хранились в сундуке. А то приведешь народ сдавать находку, а в пещере уже кто-то побывал и чужое добро прибрал к рукам.

Еще неделю побродил я в окрестностях, но больше ничего стоящего внимания не обнаружил. Вернулся, когда кончилось и продовольствие, и табак со спичками. «Отдохну теперь несколько суток, сменю одежду, разберу и систематизирую собранные растения да и двину вниз», — размышлял я, подходя к пещере. И тут вскрикнул от испуга: вход в пещеру загораживала огромная каменная глыба. Подмытая недавним ливнем, она скатилась с утеса. Я каждый раз испуганно поглядывал на этот обломок скалы величиной с юрту, и вот теперь, подмяв под себя кусты и деревья, он намертво запечатал вход в пещеру. Сейчас туда не то что я, но и голуби не могли бы проникнуть. Итак, все мои вещи, патроны, инструменты навсегда погребены. Ну да ничего, голь на выдумки хитра. Какая удача, что я в это время отсутствовал. Будь я в пещере, стала бы она моей каменной гробницей… Теперь оставшиеся два патрона и несколько спичек нужно было хранить как зеницу ока. Я лишился всего, что имел. Руки опускались — до того было жаль плодов своего труда, погребенных теперь в пещере.

ЧЕЛОВЕК В ОПАСНОСТИ

Наступила осень, и все вокруг переменилось, одевшись в палево-золотистый наряд. В этом году мало уродилось орехов и ягод и медведям приходилось довольствоваться муравьиными яйцами. Наевшись их, медведи пьянели от муравьиного спирта и становились опасны. Наткнувшись на разоренный косолапым муравейник, я побоялся встретить шатуна и не решился спать на открытом месте. Трое суток добирался я до старой моей пещеры. По дороге несколько раз встречал одуревших от муравейного спирта медведей: из пасти течет слюна, шерсть дыбом встала, как у бешеных. На кусты и деревца, попавшиеся на пути такого зверя, страшно смотреть. Придя в пещеру, я сразу же ее обыскал в надежде, не оставил ли я здесь чего-нибудь ценного. Но, увы, я все перетащил в свое новое жилье.

Травы Хангая, как, впрочем, и всюду, по заказу не растут. Нынче они не были такими высокими и густыми, как в прошлом и позапрошлом годах. Из множества различных цветов, что окружали меня прежде, этой осенью не было видно ни одного. Вот и золотистый стебель ни разу не попался. Если бы привезти это растение ученым, они выяснили бы тайну его волшебства… Последними словами ругал себя за то, что сделал настойку, не оставив ни единого стебелька, а теперь эта настойка для меня недосягаема. Этой осенью густо и вольно росла лишь трава, которую я назвал шипотелом.

Пора было идти. Грустно оставлять пещеру, служившую мне убежищем в течение долгого года. Я привел в порядок кровать из жердей, скамейки, вычистил деревянную ступку и блюдо, что смастерил собственными руками, вымел мусор из пещеры. Закрыл дверь и привалил ее хворостом. Это жилье защищало меня, обессиленного тяжелой болезнью, от солнца, дождей и ветра, жестоких холодов и диких хищников. В пещере я выделывал шкуры и кожи, шил одежду, строгал, резал по дереву. Вот почему мне так трудно было теперь покинуть ее. Я сел на скамейку у входа, закурил. Обязательно приеду сюда с Дулмой и детьми на будущий год. Покажу им всю красоту здешних мест. Отдохнем, пособираем ягоды, орехи. Дулма очень любит горы и лес. Ей хорошо было бы и отдохнуть, и развлечься… А дорогу к своей пещере я всегда найду. Однако на всякий случай оторвал полоску от красной рубахи и повязал на дерево для приметы. Уходя, все оглядывался на груду хвороста, пока она не скрылась из виду. Неторопливо спустился по северному склону восточной вершины,