Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

Вот они: эти новые сети! Теперь он достал новые сети, и я уже бьюсь в нервущихся сетях.

— Ничего, — сказал Порфирий Петрович. — Давайте сделаем так. Вы ее позовите и поговорите, а я тут на балкончике тихонько посижу. Не для того, чтобы подслушивать, упаси бог, а чтобы вы в Абхазию не сбежали, к своим дружкам… Мы вас знаем…

Я позвонил Шурочке. Она должна была быть в спа. Она не ответила, по ее обыкновению. Она ненавидела мобильный телефон как поводок, за который мне можно ее дергать… Другое дело — ФБ. Она там жила. Казалось, что она вышла за ФБ замуж. Я дозвонился до дежурной по спа, и та сообщила жене о моей просьбе подняться в номер. Я ждал ее долго. Она любит копаться. Это меня обычно не раздражало, но на этот раз — да. Наконец, она пришла.

— Ну что, арестовали казаков-отравителей? — весело спросила она.

— Еще нет.

— А чего тянут? Этот бритый, как его, Порфирий Петрович, такой мудак!

Мудак сидел на балкончике и все слышал.

— Знаешь, — сказал я, — следствие считает, что это я тебя отравил.

— Идиоты!

— Из ревности. За то, что ты пришла в восемь утра.

— Кретины. И ты тоже!

— Но ты же пришла в восемь утра… сильно поддатая.

— Ну!

— Где ты была?

— В баре!

— Но бар работает до двух ночи.

— Ну потом мы компанией пошли в номер…

— Чей?

— К Вано.

— К этому грузинскому режиссеру, с залысинами…

— Сам ты с залысинами!

— … с которым ты кокетничала.

— Я не кокетничала.

— И кто там еще был, в его номере?

— Компания…

— Назови.

— Я не помню.

— И ты с ним не трахалась?

— Нет… А что, нельзя? Ты трахнул Нинку Буряцкую, а мне нельзя? Вано, во-первых, он хороший режиссер… И потом он мне столько ласковых слов сказал… сказал, как я пахну, ты мне такое никогда не говорил!

— Значит, ты с ним спала?

— Да.

— Кончила?

— Нет. Ты же знаешь: я с чужими мужчинами первый раз не кончаю. Я и с тобой первый раз не кончила!

— То-то я почувствовал, что ты странно пахнешь.

— Ну да. И сказал: ты пахнешь грузином! И я пошла мыться. А потом ты меня трахал, бил по щекам, кричал сука! Сука! И мы вместе кончили.

— Сука! — сказал я.

— Да, сука! — обрадовалась жена. — Да, я сука! Мне тридцать лет. Это возраст бешеного траха! Я хочу трахаться каждую минуту!

— Сука!

— А тебе это нравится. Это тебя возбуждает!

— А теперь меня закроютза то, что я хотел тебя отравить из ревности.

Она молчала. Я молчал.

— Милый, — сказала она, — нет оснований. Я с ним не трахалась. Я всё выдумала!

— Но ты пришла в восемь…

— Мы разговаривали о кино… Время пролетело незаметно. Впрочем, в половине четвертого я тебе послала смс: скоро буду!

— Ну, конечно. Я успокоился. Ты пришла в восемь…

И тут я подумал: странный у женщин дискурс. Они говорят не то, что на самом деле было, а выкладывают версии. Версии бывшего или небывшего, когда бывшее переходит в небывшее и наоборот… И вот пять минут назад все было окончательно бывшим, а теперь отменилось и стало небывшим. Самые страшные женские сети! Пострашнее, чем сети Порфирия Петровича. Этого бритого мудака!

— Порфирий! — крикнул я. — Идите сюда! Моя жена не спала с Вано!

Никто не отозвался. Я схватил жену за запястье и потащил на балкон.

— Больно! — крикнула она. — Пусти!

На балконе никого не было. Я даже под журнальный стол из коричневых витых веток заглянул. Прыгнул, что ли? Посмотрел с балкона… Вроде падшего тела нет… не лежит в субтропических кустиках… Порфирий Петрович исчез. Я повернулся к жене:

— Слушай, — сказал я, — скажи правду: ты трахалась или не трахалась с Вано?

21. Добрый Гопник

Когда диктаторы расправились с оппозицией и превратили своих министров, пропагандистов и начальников Церкви в крепостных угодников, открывается время диктаторской дружбы с детьми. Ленин ездил к детям на новогоднюю елку. Улыбчивый Сталин держал на руках на мавзолее белокурую девочку, которая много лет позже была моим преподавателем французского языка в МГУ и признавалась, что Сталин ей не понравился.

Теперь пришло время Великому Гопнику задружиться с детьми. Другие просто не стоят его дружбы и времени. В День знаний, 1 сентября, Гопник встретился в Калининграде с целой командой детей разного возраста. Дети продемонстировали прекрасную подготовку, они хорошо выучили свои роли.

Мы помним Великого Гопника, целующего на площади в Кремле маленького мальчика в живот. До сих пор непонятно, что это было. Но тогда это был еще недозрелый диктатор. Теперь он научился быть, вы знаете каким? — добрым.

Да-да, перед школьниками явился добрый Гопник, который говорил с детьми о любви, преданности, о помощи престарелым и детям-инвалидам, о том, что сила в правде. О политике, ну, совсем чуть-чуть. Он мимоходом лягнул Ленина за то, что тот отдал «русские» территории Украине, которая, по словам Великого Гопника, никогда не имела государственности и объяснил, что, защищая русский мир, солдаты теряют здоровье и многие гибнут. Вот это и была его сила в правде — действительно, много гибнут. В словах президента присутствовала философия мачо, которая требует от мужчины бороться до конца — непонятно, правда, конца кого?

Великий Гопник и с детьми остался верен себе, своей неискоренимой вульгарности. Он призвал школьников к трудолюбию, которое, оказывается, талант, нерезиновая попа. Маршак как-то сказал, что если в большом стихотворении появится слово «жопа», то из всего стихотворения запомнится только это слово. Видимо, и здесь из всей встречи запомнится толькорезиновая попа.

22. Орден Почетного легиона

Я люблю свою родину. Это у меня иррационально. Любят ведь, как мы знаем, не за что-то, а часто и вопреки, сквозь колючий снег, с похмелья, с возмущением, бестолково, с шапкой набекрень, пританцовывая или подавлено.

Что такое родина? Чем бы она ни была изначально, сейчас это гибрид, смесь страны и государства. Так зачем мне ее любить? У нас с ней несчастная любовь.

А другим, читаешь в газетах, смотришь в новостях, родина прямо все время дарит и дарит какие-нибудь подарки. То в генералы произведет, то народным артистом объявит. И при этом обязательно какую-нибудь медальку к пиджаку пристегнет. А иногда даже орден. Да не один, а несколько. И ордена прямо так и свисают.

Все в орденах на велосипедах ездят, несутся со страшной скоростью, а мы с Шурой стоим и провожаем их взглядом.

— Если тебя, дурня, не посадили, то это и есть твой орден, — говорит