Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

продолжать «Сельского учителя», над которым работаю целую неделю и которого за три свободные ночи я наверняка закончил бы набело и без явных погрешностей; теперь же, несмотря на то что он едва начат, в нем уже допущено два непоправимых промаха, и вообще он хилый. Отныне – новый распорядок дня! Еще лучше использовать время! Жалуюсь я здесь, чтобы в этом найти спасение? Это тетрадь не даст мне его, оно придет, когда я буду в постели, оно уложит меня на спину, и я буду лежать красивый, легкий и голубовато-белый, другого спасения не будет.

Гостиница в Куттенберге. Моравец, пьяный батрак, небольшой крытый двор с верхним освещением. Солдат, темным контуром прислонившийся к перилам на первом этаже надворной постройки. Окно комнаты, которую мне предлагают, выходит в темный безоконный коридор. Красный диван, свечное освещение. Церковь Якоба, набожные солдаты, девичий голос в хоре.

27 декабря. Некоего коммерсанта все время преследовали несчастья. Он долго терпел, но в конце концов решил, что больше терпеть не может, и отправился к законоведу. Он хотел попросить у него совета и узнать, что ему делать, дабы отвести несчастья или стать способным выносить их. Законовед всегда держал перед собой раскрытое Писание и изучал его. Он имел привычку встречать всех, кто приходил к нему за советом, словами: «Я как раз читаю о твоем случае», показывая при этом пальцем на открытую страницу. Коммерсанту эта привычка, о которой он тоже слышал, не нравилась, хотя законовед приписывал себе возможность сразу же помочь просителю и освобождал его от страха перед подстерегающей его в темноте болью, о какой никому не поведаешь, никто тебе не посочувствует, но неправдоподобность утверждения была все же очень велика и до сих пор удерживала коммерсанта от визита к этому законоведу. Он и теперь пошел к нему, колеблясь, и остановился в открытых дверях.

31 декабря. С августа работал, в общем – немало и неплохо, но и в первом, и во втором отношении не в полную силу своих возможностей, как следовало бы, особенно если учесть, что по всем признакам (бессонница, головная боль, сердечная слабость) возможности мои скоро иссякнут. Работал над незаконченными вещами: «Процесс», «Воспоминания о железной дороге на Кальду», «Сельский учитель», «Младший прокурор» – и над началами более мелких рассказов. Готовы лишь «В исправительной колонии» и глава из романа «Пропавший без вести», оба – за время двухнедельного отпуска. Не знаю, зачем я составляю этот список, это совсем не в моем характере!

1915

4 января. Не поддался большому желанию начать новый рассказ. Все бесполезно. Если я не могу гнать рассказы сквозь ночи, они удирают и пропадают – это происходит сейчас с «Младшим прокурором». А завтра я иду на фабрику, после того как призвали П., я, наверное, должен буду ходить туда ежедневно во второй половине дня. Это положит конец всему. Мысли о фабрике – это мой бесконечный Судный день.

6 января. «Сельского учителя» и «Младшего прокурора» пока отложил. Но я почти не в силах продолжать и «Процесс». Мысли о девушке из Лемберга. Надежда на какое‑то счастье, подобная надеждам на вечную жизнь. С известного расстояния они кажутся обоснованными, а приблизиться не решаешься.

17 января. Вчера впервые диктовал на фабрике письма. Никчемная работа (один час), но не без удовлетворения. Этому предшествовал ужасный вечер. Постоянная головная боль, так что я беспрерывно держал для успокоения руку на лбу (состояние в кафе Акро), и боль в сердце дома на диване.

Читал письмо Оттлы к Эрне. Словно писал его я, дурак. Я действительно угнетал ее, причем грубо, из-за невнимательности и неспособности. В этом Ф. права. К счастью, Оттла настолько сильна, что в чужом городе она тотчас оправится. Сколько способностей к общению с людьми она не использовала по моей вине. Она пишет, что чувствовала себя в Берлине несчастной. Неправда!

* * *

Понял, что начиная с августа я совершенно недостаточно использовал время. Постоянные попытки с помощью послеобеденного сна продлить работу до глубокой ночи были бессмысленными, ведь уже после первых четырнадцати дней я мог убедиться, что нервы не позволяют мне идти спать после часа – я тогда вообще не засыпаю, следующий день невыносим, я разрушаю себя. Потому я после обеда долго лежал, ночью редко работал после часа, но начинал всегда не раньше одиннадцати. Это было неправильно. Я должен начинать в восемь или в девять часов, ночь, конечно же, наилучшее время (отпуск!), но она мне недоступна.

В субботу увижу Ф. Если она меня любит, то я этого не заслуживаю. Мне кажется, я теперь понимаю, сколь тесны мои границы во всем, стало быть, и в сочинительстве. Если слишком интенсивно познавать свои границы, взорвешься. Это осознание пришло ко мне благодаря письму Оттлы. В последнее время я был слишком доволен собой, и у меня было слишком много возражений в свою защиту и для самоутверждения перед Ф. Жаль, что у меня не было времени их записать, сегодня я не мог бы этого сделать.

«Черные знамена» Стриндберга. О влиянии издалека: ты, конечно, чувствовал, что другие не одобряли твоего поведения, но они не высказывали вслух своего неодобрения. Тебе доставляло спокойное удовлетворение одиночество, но ты не отдавал себе отчета – почему; кто‑то вдалеке хорошо подумал о тебе, хорошо говорил о тебе.

18 января. До половины восьмого с явной бесполезностью работал на фабрике, читал, диктовал, слушал, писал. Равно бессмысленное чувство удовлетворения после этого. Головная боль, плохо спал. Не способен к более или менее продолжительной сосредоточенной работе. К тому же слишком мало был на свежем воздухе. Несмотря на это, начал новый рассказ, старые боюсь испортить. И вот они предо мною, четыре или пять рассказов, встали на дыбы, как лошади перед директором цирка Шуманом в начале представления.

19 января. Пока я вынужден ходить на фабрику, я не смогу ничего написать. Я думаю, неспособность работать, которую я сейчас ощущаю, того же рода, какую я чувствовал во время службы в «Дженерали». Непосредственная близость жизни, поглощенной добыванием заработка, – хотя внутренне я, насколько возможно, безучастен, – застилает мне кругозор, словно я нахожусь в овраге, к тому же с опущенной головой. Например, сегодня в газете опубликовано высказывание компетентных шведских кругов о том, что, несмотря на угрозы Тройственного согласия, нейтралитет непременно должен быть сохранен. В заключение сказано: «Члены Тройственного согласия обломают себе в Стокгольме зубы». Сегодня я воспринимаю это почти совсем так, как сказано. Три дня назад я бы всем существом своим чувствовал,