Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

не пошел и к Максу, где сегодня собирались друзья. Причины: многочисленные монетки, отсутствие аппетита, страх перед поздним возвращением, но главным образом – мысль о том, что вчера я ничего не написал, что я все больше отдаляюсь от работы и мне грозит опасность потерять все, чего я с таким трудом добился за последние полгода. Явил доказательства этого, написав жалких полторы страницы нового и уже окончательно заброшенного рассказа, затем в отчаянии, усугубленном безрадостным состоянием желудка, занялся чтением Герцена, чтобы он каким‑то образом повел меня за собой. Счастье первого года его женитьбы, ужас, охвативший меня, когда я представил такое счастье для себя, высокая жизнь в его кругу, Белинский, Бакунин, целыми днями лежащий в шубе на кровати.

* * *

Порой я ощущаю почти разрывающее душу отчаяние и одновременно уверенность, что оно необходимо, что всякое надвигающееся несчастье помогает выработать цель (сейчас это происходит под влиянием мыслей о Герцене, но бывает и в другое время).

14 марта. Утро: до половины двенадцатого в постели. Медленно образующаяся и невероятно стойко сохраняющаяся путаница в мыслях. После обеда читал (Гоголя, статью о лирике), вечером прогулка, частично во власти упорных, но сомнительных утренних мыслей. Сидел в Хотекском сквере. Самое красивое место в Праге. Пение птиц, замок с галереей, деревья в прошлогодней листве, полумрак. Потом пришла Оттла с Д.

17 марта. Меня преследует шум. Хорошая, куда более приятная, чем на Билекгассе, комната. Вид из нее – на Тайнкирхе, очень красивый, а для меня так много значит вид из окна. Правда, внизу очень шумят машины, но я начинаю к ним привыкать. Зато к послеобеденному шуму привыкнуть невозможно. Время от времени раздается грохот в кухне или в коридоре. Вчера над моим потолком с совершенно непонятной целью постоянно перекатывался шар, как при игре в кегли, внизу играли на рояле. Вечером вчера было относительно тихо, немного обнадеживающе поработал («Младший прокурор»), сегодня с охотой начал, но вдруг рядом или внизу меня словно обложили громкие и перемежающиеся разговоры группы людей. Немного поборолся с шумом, потом с раздерганными вдрызг нервами лег на диван, после десяти часов насупила тишина, но работать я уже не мог.

23 марта. Неспособен написать ни строчки. Хорошее настроение, которое было у меня в Хотекском сквере и сегодня на Карлсплац, когда я сидел с книгой Стриндберга «На шхерах». Хорошее настроение сегодня в комнате. Пуст, как ракушка на берегу, которую может раздавить нога любого прохожего.

25 марта. Вчера доклад Макса. Религия и нация: Цитаты из Талмуда, восточные евреи. Девушка из Лемберга. Западный еврей, ассимилировавшийся с хасидизмом, с ватной затычкой в ухе. Штайдлер, социалист, длинные, блестящие, ровно отрезанные волосы. Манера, с какой восточные еврейки предаются партийному восторгу. Группа восточных евреек у печи. Гётцл в кафтане, естественная еврейская жизнь. Мое замешательство,

9 апреля. Мучения в квартире. Безграничные. Несколько вечеров хорошо работал. Если бы я мог работать по ночам! Сегодня шум мешал спать, работать, всему.

14 апреля. Урок о Гомере у галицийских девушек. Одна из них в зеленой блузке, с острым строгим лицом; когда она хочет отвечать, то поднимает правую руку под прямым углом; торопливые движения; когда она хочет отвечать, а ее не вызывают, она пристыженно отворачивает лицо в сторону. Одетая во все зеленое крепкая молодая девушка у швейной машинки.

27 апреля. В Надь-Михай со своей сестрой. Неспособен жить с людьми, разговаривать с ними. Полностью погружен в самого себя, в мысли о себе. Апатичен, бездумен, боязлив. Мне нечего рассказывать, никогда, никому.

Поездка в Вену. Все знающий, обо всем судящий, много попутешествовавший венец, длинный, с белокурой бородкой, читает, положив нога на ногу «Аз эст»; услужливый и, как заметили Элли и я (в этом отношении мы оба одинаково всегда насторожены), сдержанный. Я говорю: «Какой вы опытный путешественник!» (он знает точки пересечения всех поездов, которые мне нужны, правда, потом выяснилось, что его сведения не совсем верны, знает все трамвайные линии в Вене, дает мне советы о телефонной связи с Будапештом, знает предприятия по отправке посылок, знает, что если взять багаж с собой внутрь такси, это стоит дешевле) – на это он ничего не отвечает, сидит неподвижно с опущенной головой. Девушка из Жижкова, слабовольная, словоохотливая, но она редко может пробиться, малокровная, никчемное, неразвитое и уже неспособное развиться тело. Старуха из Дрездена с лицом Бисмарка, позднее она оказывается венкой. Толстая венка, жена одного из редакторов «Цайт», много знает о газетном деле, ясная речь, к большому моему неудовольствию часто выражает мое собственное мнение. Я большей частью молчу, не знаю, что говорить, у меня нет ни малейшего желания высказывать в этом кругу свое мнение о войне.

Вена – Будапешт. Два поляка, лейтенант и дама, скоро выходят, шепчутся у окна, она – бледная, не очень молодая, со впалыми щеками, держит руку на обтянутых юбкой бедрах, много курит. Два венгерских еврея, тот, что у окна, похож на Бергмана, он подпирает плечом голову другого – спящего. Все утро, примерно с пяти часов, деловые разговоры, передаются счета, письма, из сумки достают образцы разнообразнейших товаров. Напротив меня – венгерский лейтенант, во сне у него пустое, некрасивое лицо, открытый рот, смешной нос; отвечая на вопросы о Будапеште, он возбуждается, глаза блестят, голос оживляется, он весь подтягивается. В соседнем купе возвращающиеся домой Бистрицские евреи. Мужчина везет нескольких женщин. Они узнают, что Кёрёс Мезё закрыт для гражданского транспорта. Им придется двадцать часов, а то и больше, ехать в машине. Они рассказывают о человеке, который так долго оставался в Радауце, что подступили русские, и у него не оставалось другой возможности к бегству, кроме как сесть на последнюю проходящую австрийскую пушку. Будапешт. Разнороднейшие сведения о связи с Наги Михали, – самые неподходящие, которым я не хочу верить, но потом они оказываются правильными. На вокзале танцует гусар в зашнурованной меховой куртке, переступая ногами, как выставленный напоказ конь. Он прощается с уезжающей дамой. С легкостью и безостановочно развлекает ее, если не словами, то танцевальными движениями и сабельным эфесом. Участливо опасаясь, как бы поезд не ушел, он один или два раза поднимается с нею по лестнице к вагону, придерживая ее почти под мышкой. Он среднего роста, у него крепкие большие зубы, покрой куртки с подчеркнутой талией придает его облику что‑то женское. Улыбается во все стороны машинальной бессмысленной улыбкой, просто чтобы демонстрировать само собой разумеющуюся, почти требуемую офицерской честью полнейшую и беспрестанную гармонию его существа.

Пожилые супруги, прощающиеся со слезами на глазах.