Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

соблаговолили прочитать мое первое письмо; ответ Ваш глубоко меня тронул, из него я узнала, что Вы скорбите о постигшем меня несчастье; доверюсь Вам снова; да, я смиренно прошу Вашего покровительства, ибо мне грозят еще большие опасности, нежели те, с которыми мне случалось сталкиваться прежде. О сударыня, помогите мне, пожалуйста, выбраться из этого замка; я буду смиренно жить в какой-нибудь глухой деревне, где меня никто не знает, зарабатывая себе на жизнь тяжким трудом; я прошу только, чтобы мне дали возможность трудиться на свободе; кто-нибудь, вероятно, сжалится над моими страданиями и поможет неопытной девушке: не все ведь сердца пока покрылись коростой; честный труд, порядочное поведение и упорство не дадут мне умереть с голода; но позвольте, сударыня, я перейду к описанию недавних событий.[67]

Двадцать пятого января, вечером, почтовая карета доставила президента в замок Бламон; около восьми часов вечера президент вошел в дом; в верхних покоях слуги разожгли очаг и приготовили ужин; поднявшись наверх и поужинав, господин де Бламон потребовал меня к себе. Я дрожала как осиновый листок. Лакей, выходя из моей комнаты, тщательно запер двери, так что я могла свободно пройти лишь в покои президента. Едва дыша, я пошла вперед. Президент ждал меня, удобно развалившись в глубоком кресле, стоявшем как раз напротив дверей.

«Приблизьтесь ко мне, — сказал он, — понимаю, вы трепещете от страха, боитесь получить наказание за содеянное. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что встреча со мной не обещает вам ничего хорошего; но сначала вам придется ответить на кое-какие вопросы, и притом ответить правдиво. Итак, почему вы искали себе убежище в доме моей жены?»

«По чистой случайности, сударь, можете быть в том уверены; я искала деревню Берсёй, где надеялась найти приют в доме моей кормилицы, вырастившей меня; вы знаете, друг ваш выгнал меня из дома; госпожа де Бламон встретилась со мной в лесу, а потом пригласила в свое поместье. Я, разумеется, не подозревала, что вы связаны с этой женщиной брачными узами».

«Но вы рассказали ей о том, чем вы занимались со мной и моим другом?»

«Я не знала, что разговариваю с вашей супругой».

«Все равно, вы должны были молчать».

«После того как меня с беспримерной жестокостью выгнали из дома, я не могла не жаловаться на судьбу».

«Вы заслужили подобное обращение с собой».

«Ничуть, сударь».

«Вы вели себя бесстыдно и, к тому же, предали моего друга».

«Какие клятвы еще нужны, чтобы убедить вас в обратном?»

«Меня вам не обмануть, грязная шлюха... и если бы только шлюха: вдобавок ко всему вы нас обокрали».

«Обокрала? Но сударь... Силы небесные!»

Я бросилась перед ним на колени:

«О сударь, я несчастная девушка, но и в нищете я сохраняю порядочность и честность. Клянусь вам, ни одно из ваших обвинений не содержит в себе и зерна истины».

«Несвоевременные оправдания... Нет, нет, вы меня не переубедите, ведь я приехал сюда, чтобы покарать вас за воровство и побег».

Поднявшись с кресла, де Бламон начал прохаживаться по комнате. Я также поднялась с колен. Не смея смотреть в глаза строгому судье, я с трепетом в душе ждала своего приговора. Подойдя ко мне, президент заставил меня поднять голову. Поддерживая меня за подбородок, де Бламон пробормотал:

«Они вбили вам в голову, что вы писаная красавица, хотя вы уродина, и говорили, будто вы походите на Алину — моя дочь расстроилась бы от такого комплимента, ведь вы дурнушка. Впрочем, отдельные черты... именно потому я и называю вас в шутку дочуркой; надеюсь, вы понимаете, что я не ваш отец».

«О да, сударь, теперь я знаю об обстоятельствах моего рождения».

«Как знаете?»

«Да, сударь».

«Поделитесь секретом».

Здесь, сударыня, я посчитала уместным рассказать президенту о том, что моя мать — Клодин Дюпюи, проживающая в Пре-Сен-Жерве.

«И откуда вы это узнали?» — удивленно спросил меня де Бламон.

«Увы, сударь, так говорили в поместье, но я не могу назвать кого-либо определенно».

«Вас ввели в заблуждение; никто лучше меня, не знает, как вы появились на свет; кормилица, действительно, воспитывала вас некоторое время, но родились вы отнюдь не от нее».

Продолжая держать меня за подбородок, президент второй рукой схватил меня за грудь и потянул меня поближе к себе:

«Я скажу вам только, что вы не являетесь моей дочерью, этого для вас вполне достаточно. Будь я вашим отцом, я бы все равно жестоко вас наказал. Подчиняйтесь, иначе... Я хочу, чтобы вы разделись у меня на глазах...»

Президент не стал ждать исполнения своего приказания. Увидев, что я с жалким выражением лица, опустив голову, попятилась назад, он набросился на меня как буйно помешанный, яростно сорвал платье с моего тела и затем обошелся со мной точно так же, как и его приятель, который выгнал меня из дома.[68] Ни слезы, ни мольбы мне не помогли, более того, президент признался, что они доставляют ему живейшее удовольствие; после столь болезненной для меня прелюдии президент перешел к непристойностям, и целую половину ночи мне пришлось подчиняться фантазиям его извращенного воображения.

Утром меня снова пригласили в покои президента.

«То, что произошло между нами вчера, — сказал мне президент, — бледный образец наказаний, которым вас намеревается подвергнуть мой друг; раз вы его предали, ему и следует вам отомстить; скоро я привезу его сюда, а вы пока приготовьтесь к этой малоприятной для вас встрече. В особенности же постарайтесь смягчить его сердце, как вы то пытались проделать со мной вчера, хотя прекрасные голубые глаза, наполненные слезами, не всегда приводят к желаемому результату, в чем вы убедились вчера на опыте. Мы, стражи закона, к прискорбию, пресытились женскими прелестями. Говорят, я вас сильно поколотил? Посмотрим...»

Президент пожирал глазами следы своей вчерашней невоздержанности; на лице его играло свирепое удивление. Он нанес мне несколько ударов.............................................................................................................................................................................................................................................................................

Потом де Бламон вызвал в комнату дворецкого, которому было поручено присматривать за мной; президент приказал дворецкому удвоить бдительность и, главное, лишить меня возможности переписываться или переговариваться с кем-либо. Пообещав в скором времени привезти в замок своего друга, де Бламон велел подать карету.

Сударыня, если я совершила какую-нибудь оплошность, скажите мне откровенно об этом, и я постараюсь ее исправить, насколько то, разумеется, будет в моих силах. Но в любом случае умоляю Вас, не оставляйте меня одну: я надеюсь лишь на Вас и на Господа Бога и со слезами на глазах молю Вас о помощи. Когда же мне дадут хотя бы краткую передышку, ведь я