Венгерский рассказ - Клара Бихари

Карой Сакони

В ЧУЖОМ ДОМЕ

Такие дома показывают в английских кинофильмах — массивные, крепкие, с коринфскими колоннами по обе стороны от подъезда, с фронтоном и номером на фронтоне: нарисованная на хрустальном стекле восьмерка, вечером освещенная уличным фонарем, горит, словно кошачий глаз.

Маленький грузовик ловко подкатил к дому и остановился так, что задний борт пришелся как раз у подъезда. Из кабины тотчас выпрыгнул шофер, спросил:

— Помочь?

Но не успел я и рта раскрыть, как ребята уже отказались от его услуг.

— Согласись, так потом сотню заломит на вино, — сквозь зубы процедил Нанди.

Мы спрыгнули на тротуар. Регина выбралась из кабины и пошла в дом предупредить хозяев, что мы приехали.

Было раннее утро, понедельник. На узенькой улочке осеннее солнце попадало лишь в окна самого верхнего этажа. Погода стояла уже довольно холодная. Мы открыли задний борт. Марер и Нанди, стоявшие в кузове, начали толкать к борту тяжелый резной шкаф и продавленный диван. Я помогал им с земли. Затем Марер спрыгнул на тротуар. Сперва мы опустили шкаф и занесли его в темное парадное, по которому гулял сквозняк, потом перетащили диван. Других громоздких вещей у нас не было. Осталось снять несколько корзин, набитых до отказа картонных коробок, ломберный столик на тонких ножках, чемодан и постель, увязанную в серый плед.

Марер и Нанди старались вовсю, будто это они переезжали или работали сдельно, — чтобы перевозка обошлась подешевле.

— Иди расплатись с ним, — сказал мне Нанди, когда все вещи были уже на земле.

Шофер, положив на баранку алюминиевую пластинку, долго возился с копиркой, потом стал заполнять путевой лист. Он был явно недоволен, что не удалось подработать. Я дал ему тридцать форинтов чаевых, но, видно, ему показалось мало.

Это мало меня заботило, но было немного досадно. Шофер взял деньги, буркнул «До свиданья!» и уехал. Я от чистого сердца дал ему тридцатку, да и что мне было за дело до того, что он даже не поблагодарил, но настроение он мне чуть-чуть подпортил.

— С ними нужно держать ухо востро, — заметил Нанди, — а то оберут человека за милую душу. — Затем, ткнув большим пальцем в сторону дома, спросил: — Ну, что скажешь, хорош дворец, а? В центре, место что надо.

— Много побегали, пока нашли? — спросил я, окидывая взглядом высокое серое здание.

— Да уж побегать пришлось, — ответил Нанди. Это был невысокий крепыш, мой одногодок, с короткими светлыми волосами, центральный нападающий нашей заводской футбольной команды. И в цехе, и на улице он всегда был юрким и подвижным, словно гонял мяч по полю.

Вернулась Регина: в темном подъезде показался ее новый бирюзовый плащ, по-модному перехваченный ниже талии поясом. Волосы ее еще сохраняли строгость свадебной прически, лишь кое-где выбились непослушные локоны, но такой она мне нравилась еще больше. На шее у нее вился легкий воздушный шарф, из-под коротких плаща и юбки виднелись колени — словом, Регина была чудо как хороша.

— Можно нести барахло, — сказала она.

Я обнял ее за плечи и поцеловал прямо на глазах у друзей. Они засмеялись. Марер тоже смеялся — отрывисто, как обычно, и вокруг глаз у него по-прежнему лежала паутинка добродушных морщин. Я обрадовался, что он тоже смеется и ласково смотрит на Регину. Раньше он иначе смотрел. Когда я впервые познакомил их с Региной — было это после смены, в эспрессо «Кишкоцка», — Марер смерил ее с ног до головы изучающим взглядом и едва выдавил из себя несколько слов. Другое дело Нанди, тот сразу же разговорился с Региной, чуть ли не ухаживать стал за ней, но ревновать, конечно, мне и в голову не приходило: наша дружба была настоящей, крепкой дружбой. Я был рад, что Нанди нравится девушка, которую я люблю, молчание же Марера сердило. На другой день в цехе я спросил, что с ним стряслось, трижды пришлось спрашивать, наконец в третий раз прокричал ему в самое ухо — впрочем, у нас только так и можно разговаривать, иначе из-за строгальных, шлифовальных и других станков ничего не услышишь. Марер ответил неохотно: «Не знаю, Шаньо, подходит ли тебе эта девушка». Я был поражен, но сказать ему — не твое, мол, дело или что-нибудь в этом роде — не мог. Ведь он был для меня все равно что отец. Он и Нанди научили меня работать на различных станках, подружились со мной. Вот уже три года, как мы жили словно одна семья. Входили в одну бригаду, как в цехе, так и на строительстве павильонов на выставке, в городской роще или на старом ипподроме. Я ничего не мог сказать тогда Мареру, но крепко обиделся. «И что ему не понравилось в Регине? Красивая, славная, и к тому же мы так любим друг друга!» Наверное, Нанди сказал ему об этом, так как спустя некоторое время — разумеется, не в тот же день — Марер подошел и шутя натянул мне на глаза берет.

— Ну, Шаньо, — сказал он, — любовь — это дело только двоих, так что ты меня не слушай.

Но меня еще долго грызли его слова, главное — о чем он думал, и почему я не должен слушаться его, и почему Регина не по мне. Марер старался, чтобы я забыл этот неприятный разговор, при встречах был приветлив с Региной, разве что немногословен. А я, как ни присматривался к Регине, все больше убеждался, что мы просто созданы друг для друга: во всем ладим, часами можем целоваться или просто, прижавшись друг к другу, сидеть где-нибудь на скамейке в укромном месте и думать одинаковые мысли о жизни. Позже, когда дело приняло серьезный оборот и мы обручились, Нанди и Марер подарили Регине модный зонтик с длинной ручкой. Марер торжественно вручил его ей в эспрессо, он же заказал мороженое со взбитыми сливками.

Сейчас я снова внимательно наблюдал за ним, стараясь понять, нравится ли ему Регина. Похоже было на то, что он смотрит на нас обоих с симпатией.

— Хорошие вы ребята, — вымолвил я и чуть было не прослезился. — Регина, правда, ведь чудо что за славные ребята, и квартирку нашли нам, и переехать помогли…

В смущении Нанди поддал ногой кусок бумаги. Марер проворчал что-то, потом сказал:

— Хорошо, хорошо, возьми-ка лучше вещички да понесем их наверх, а то уже и полдень не за горами.

Марер старше меня и Нанди, у него двое детей, но разница в годах не мешала нашей дружбе. Худой, с седеющими волосами, он постоянно носил клетчатую фуражку и не выпускал изо рта мундштука