Венгерский рассказ - Клара Бихари

Тот больше не рыпается, как язык проглотил. Шагает широко — по грязи так сподручнее. Председатель комитета по разделу земли, который тащит на спине цепь, оборачивается и нюхает воздух.

— Ежели мир требует, можем и отложить, — говорит.

— Чего? Как это отложить? Еще не хватало… — возмущается один мужик, Михай Чере, и внезапно переходит в пару к соседу. Толкует ему: — Да пусть с неба как из прорвы хлынет, хоть светопреставление будет — не испужаемся. Землю нынче делить будем! И как положено, по справедливости. Без дураков. Верно я говорю, крестник?

— Как на духу, батя, туды ее в качель, — отвечает тот и вдруг плюет на ладони. Но до дела покамест не дошло, и он еще крепче прижимает к боку четыре колышка. Дрыгает ногой, и грязь с налипшими сорняками летит с кожаного чебота далеко в сторону.

Идут, стало быть, мужики, гудят, что растревоженный улей. Моросящий дождь замывает всех на одно лицо. В другой раз посмотришь — один молодой, другой старый, один — в одной партии, другой — в другой партии; а сейчас все они — мужики, все до единого.

— Бумажки тут, свояк? — спрашивает председатель, слегка обернувшись. Поворачивается так, будто вслепую протягивает руку в шапку. Отвечает тот, кого эта рука вроде билетика «вытащила»:

— Здесь, свояк, здесь.

— И список тоже в наличии?

— И список, свояк, не забыли.

— Ну, тогда… — останавливается. Впереди канава, разделяющая господскую землю и деревенскую.

Мужики сталпливаются у края. На траве соскабливают грязь с сапог, башмаков — чистят перышки. Закуривают. Возятся под рубахами с зажигалками, поглядывая на другую сторону. Много раз махали они через эту канаву, когда ходили на поденщину или своровать тыкву да несколько початков кукурузы…

— Канаву мы вскорости засыплем, — говорит председатель и спускается в нее. Народ потек за ним, как вода или, можно сказать, история. Некоторое время идут по дну канавы тесно друг к другу, гуськом, потом передние выкарабкиваются на другую сторону.

Перед ними, как небо или, можно сказать, как библия, простирается епископская земля.

— Пошли, мужики, пошли! — выкрикивает председатель и разворачивает цепь. Конец ее бросает. Один из мужиков подхватывает ее и бежит по прошлогодним бороздам в глубь поля.

Дождик прекратился. Впрочем, мужики не очень-то и промокли. Только у одного рубаха хоть выжимай. Да и то потому, что то ли он горбатый, то ли дюже сутулый.

Засветило солнце, и на поле, куда ни глянь, грязь засверкала так, будто серебром или даже золотом обернулась промокшая земля. Вспыхивала по мере того, как солнце то освещало, то оставляло в тени вывернутые комья и пласты.

Раздел земли продолжался несколько дней. Когда разделили по первому разу, мужикам не понравилось. Пришлось делить снова. Составили новые списки безземельных. Четыре хольда основного надела довели до четырех с половиной хольдов, и опять осталось примерно триста хольдов лишних. Только сейчас обнаружилось, сколько земли было у епископства. Однако не беда: лучше несколько раз делить, но чтобы комар носа не подточил. Хотя причин торопиться с разделом было много. Во-первых, потому, что с весенним севом немного запаздывали, во-вторых, пока всю землю не разделят, трудно проводить в деревне определенную политику. А это главное. Более того. Это самое главное. А то как же иначе узнать, кто к какой партии клонится. Когда прислали представителя, казалось, что сильнее всех партия мелких крестьянских хозяев, а сейчас мужики уже начинают другое поговаривать… Хотя бы потому, что председатель комитета по разделу земли коммунист, а секретарь его к крестьянской партии принадлежит.

— Ну, свояк, и петухи не пропели, а мы и это сдюжили, — говорит секретарь председателю, сворачивая козью ногу и закуривая.

— Сдюжить-то сдюжили. Но хлопот с этим делом мы еще не оберемся, помяни мое слово…

— Хлопоты будут. То есть непременно будут. Но мы и с ними справимся. Остальное уже полегче пойдет, — говорит секретарь. — А пока мы объявили по деревне о собрании крестьянской партии… — и с любопытством смотрит на председателя. На свояка.

Сказанное застало того несколько врасплох. Он тоже замышлял сделать что-то в этом роде, и вот тебе на!

— На когда созываешь? На утро или на после обеда?

— Под вечер примерно. Днем нынче собрания не созовешь. Разве что в воскресенье… — разговаривая, они направляются к деревне.

Уже сильно за полдень. День близится к концу. По полю рассеялись мужики. Один землю разглядывает, другой обмеряет ее шагами вдоль и поперек. Третий только стоит на пашне, засунув руки в карманы. Просто так стоит. Подальше мужики толкутся, сбившись в кучу. Все же большая часть уже на меже — домой идут. Просачиваются через ряды насаждений, стекаются в деревню, перед кабаком некоторые в нерешительности замедляют шаг. Кто идет дальше, кто торопливо входит.

Денно и нощно кабак процеживает идущих мимо. Одних отпускает, других нет. Как будто сети перед входом расставил. К его похвале будет сказано, что отцеживает он очень тщательно — схватывает только привилегированных. Достойных. А кого отпускает, те прямехонько домой попадают. Точь-в-точь как церковь. У церкви есть свои прихожане, у кабака — свои. Но с этим разделом все смешалось. Теперь самые прилежные завсегдатаи церкви ходят и в кабак, в прошлое воскресенье в церкви видали даже Яноша Лехо, который не бывал там с тех пор, как обручился со своей женой. Мужики хотят теперь быть повсюду, во все совать нос, всем заниматься, обо всем думать, не упускать из виду не только там округу или церковь, но и дела своих односельчан.

Так и повелось: то церковь полна, то кабак. В другой раз, однако, кузница или цирюльня… А позавчера, когда хоронили старика Шенебикаи, то могилу ему полдеревни рыло. Если не сказать больше. Мужики сбегались на всякий свист. У одного крестьянина куда-то борона во дворе запропастилась, так по этому поводу такую сходку устроили, что народ не вместился даже в общинный дом, пришлось перейти в школу. Но и там не уместились. Вот какие дела. И дела диковинные.

— Пошли в церковь! На кой ляд еще-то церковь нужна? — ораторствовал какой-то мужик, стоя в грязи и ухватившись за ногу — ему в башмак вода натекла.

— Ты что, спятил, дурень?! — выкрикнул кто-то из-под навеса. Хорошо тому возмущаться, кто при дожде сам под крышей устроился.

— Ежели словим вора, повесим! — гудели внутри кабака уже другие слова. И в самом деле: демократия таи демократия! Ежели до сих пор у господ воровали, то это сам бог велел. Это и не воровство даже, а честь и хвала одна. Но ежели один крестьянин ворует у другого, то он в