Венгерский рассказ - Клара Бихари

спасибо, не надо. Лучше сразу свыкнуться с одиночеством. Правда, что беда не ходит одна: вот и Фрици пропал, и найти его не удалось, как в воду канул. Он вывел пса погулять, Фрици вырвался у него из рук, завыл и бросился прочь. Да, Фрици легче, он ни о чем не догадывается. Да, конечно, он как член семьи у нас. Обязательно дам объявление, завтра же. В «Мадьяр Немзет». Позвонить на живодерню? Да, вы правы. Что же, будем надеяться.

Профессор не чувствовал голода, только жажду, в холодильнике стояла бутылка пива, он выпил пива. Коль скоро уж он попал на кухню, он решил прибраться и тут. Вали обожала вещи, из года в год всякий хлам копился на полках и в ящиках, а она не в состоянии была расстаться с любым пустяком. В корзину для белья он пошвырял все, что казалось ему ненужным, и при этом как будто слышал, как протестует и плачет Вали: нет, прошу тебя, не надо, ведь все эти вещи служили нам верой и правдою много лет, вот в этой кастрюльке всегда готовила Пирошка… Пирошка, которую я так любила, а в этой ступке отец толок лекарства, это старинная ступка, фарфоровая, раньше такие делали для аптекарей… Так провозился он до полуночи, отбирая и сваливая в кучу все ненужное, туда же в мусор высыпал он и корм для птиц. Покончив с уборкой, принял ванну и лег. В постели он этой ночью чувствовал себя ни лучше, ни хуже — совершенно обычно, должно быть, потому, что Вали вот уже несколько лет спала отдельно у себя в комнате. И сама ночь показалась ему такою же, как любая другая, разве что эта была несколько тише, спокойнее: не мешала возня обычно спавшего в коридоре Фрици, и профессор был уверен, что теперь никто не станет трезвонить у двери по той причине, что теперь не было Вали, которую каждый чувствовал себя вправе будить среди ночи.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Если бы не ты, а я лежал там, в этом нелепом гробу, среди венков, ты вполне искренне оплакивала бы меня и чувствовала бы себя несчастной, пожалуй, даже помолилась бы: да упокой, господи, душу его. У тебя не мелькнуло бы даже мысли о том, что я не был тебе хорошим мужем, как думаю в эту минуту я: да, я считаю, что ты не была мне хорошей женой; хотя, вернее, это я не был тебе хорошим мужем. Признаюсь, Вали, ты точно так же раздражала меня, как и все прочие люди, мешающие мне работать, и то, что мне пришлось разочароваться и в тебе, человеке, на которого я полагался, как на крепостную стену, сделало меня еще более замкнутым и суровым.

Ты обманула меня.

Я женился на тебе потому, что ты во многом походила на мою мать, а мать — так я всегда думал — до последнего дня оберегала меня от всех и вся, от всего того, что могло бы мне стать обузой. Я предупредил тебя перед женитьбой, что в своем доме я хочу тишины, никаких радиопередач, ни малейшего шума, когда я работаю, а работаю я почти все время. Тогда же я поставил тебе и другое условие: что сюда, к нам в дом, могут приходить лишь те, кому я разрешу, и тогда, когда я разрешу. Я признаю, что ты не вешала мне на шею своих родственников, признаю и другое, что ты ни разу не пригласила в дом ту глупую, дурно воспитанную молодую особу, которая до замужества считалась твоей подругой, признаю, что ради меня ты порвала со всем, что связывало тебя с прежним миром. И все же ты обманула меня; это началось здесь, в нашем доме, когда вокруг тебя начал складываться свой мир, к тебе за советом и с просьбой тянулся то один, то другой, будто они все имели какие-то права на тебя, и ты не отвергала их, не отказывалась делить их беды, не уклонялась от общения с ними. Да, ты обманула меня.

Не ссылайся на то, что ты не виновата. Всему виною ты. Если за человеком увязывается бездомная кошка или собака, их следует бросить там же, на месте, убежать от них, хотя бы вскочив в трамвай или в автобус; ведь нельзя же каждую тварь тащить домой и давать приют в собственной квартире лишь на том основании, что у животного нет хозяина или просто потому, что на улице холодно. Ты знала, что я ненавижу беспорядок и грязь, что я могу сосредоточиться на работе только в условиях абсолютного покоя, а между тем в нашей квартире уже с незапамятных времен стало невозможно работать, потому что в комнатах держат собаку, к окну слетаются на кормежку голуби, черный дрозд, синицы, и, самое главное, к нам в любое время дня и ночи мог звонить каждый кому вздумается: ему тотчас открывали дверь и чем-то помогали, советовали. Ты была столь радушна со всеми, что мне невольно пришлось отдалиться от тебя: ведь поскольку ты была вхожа ко всем обитателям этого дома, то и к тебе был вхож каждый; я чувствовал, что твоя общительность ставит под угрозу мою научную работу: ты привечала соседку Вейн, у которой вечно орет телевизор и которая наверняка не читала в жизни ничего, кроме воскресных приложений с картинками; ты без конца нянчилась с Липтаром, этим косноязычным, — по-моему, даже собака умнее его. И хотя все эти «гости» сидели в твоей комнате, я все равно ощущал их присутствие; у нас моментально менялась вся атмосфера в квартире, стоило только прийти постороннему человеку. Понапрасну запрещал я тебе открывать дверь, ты кидалась на каждый звонок; а вдруг у кого-нибудь случилась беда, оправдывалась ты, вдруг кто-то нуждается в тебе…

Прежде всего это я нуждался в тебе! Но для тебя важнее были убогие и беззащитные. «Ведь они беззащитны», — слышал я дежурный твой аргумент на все свои обвинения, а, выслушивая мои жалобы, ты только заглядывала мне в глаза да иногда плакала и, стоя передо мною, теребила фартук, а в руках постоянно вертела одну из тех несуразных посудин, в которых ты или разводила собаке витаминную болтушку, или хранила корм для птиц, или же относила бульон для старухи Тотне и в спешке обязательно расплескивала этот бульон в прихожей. К тебе тащили со всех окрестных дворов бездомных или больных собак и кошек, а люди, не знающие иностранных языков, зачастую просили тебя перевести им тексты, сюда же в квартиру шли звонить