Венгерский рассказ - Клара Бихари

профессор сам принимал почту, теперь он препоручил это дело привратнику; привратник же и расписывался за него в книге рассыльного, а затем опускал корреспонденцию в почтовый ящик. Профессор, как правило, забывал проверить, не лежит ли там что-нибудь, и нередко случалось, что он пропускал очень важное совещание, так как лишь с опозданием обнаруживал направленное ему приглашение. Таким образом, привратник оказался не самым лучшим решением проблемы. Профессор сказал себе, что впредь он все же станет открывать на звонки; а вдруг принесут телеграмму или билет на симпозиум.

Три раза подряд действительно приходил рассыльный. А когда на четвертый раз профессор прокрался к двери и приоткрыл окошечко, он увидел, что у порога стоит Липтар. Оба молча уставились друг на друга. Через крохотное окошко видны были только глаза Липтара, нос и усы. Оба стояли так близко друг к другу, что профессор, казалось, ощутил дыхание своего визави.

— Что вам угодно? — сухо спросил профессор.

Липтар не отвечал, лишь смотрел на профессора, и губы его двигались. Тяжелые, теплые толчки воздуха — от усилия что-то сказать — шевелили усы. Профессор в сердцах захлопнул окошечко, попытался было сосредоточиться на статье, но работа не шла. Опять позвонили, он снова вышел, и опять перед дверью стоял все тот же Липтар: поза его выражала само терпение, он выжидательно смотрел в окошечко. Тогда профессор набросил пальто и опрометью выскочил из дому. Липтар двинулся было за ним, но, конечно, не догнал его. Домой профессор вернулся поздно и сперва осторожно разведал, не подкарауливает ли его кто у двери, но нет, путь был открыт. В собственную квартиру он крался, как вор.

Липтар делал попытки проникнуть к нему в квартиру два-три раза в течение недели, а потом неожиданно вместо него явился уполномоченный домового комитета. Профессор впустил его. Уполномоченный почтительно разглядывал письменный стол и груду бумаг на нем, покрытых плотными машинописными строчками, и, смущаясь, не сразу изложил свою просьбу. Заслышав давно не упоминаемое имя Вали, пес поднял голову и уставился на уполномоченного.

— Речь о Липтаре, господин профессор, — сказал уполномоченный. — Вали умела с ним ладить, общалась с беднягой. И теперь Липтару очень недостает Валики. Поэтому он и звонит к вам.

Профессор медлил с ответом, он молча курил и смотрел на этого человека, уполномоченного. Он чувствовал, что с ним происходит нечто непостижимое. Фрици, конечно же, сидел рядом, положив голову ему на колени. Профессор машинально почесал пса за ухом и вспомнил: это обычный жест Вали.

— Пожалуйста, хотя бы изредка впускайте Липтара, — просил уполномоченный. — Он знает, что бедной Валики нет, он долго убивался по ней, но, видите ли, даже сама квартира действует на него успокаивающе. Ему очень нравится бывать здесь. Липтар совершенно безобидный, добрый человек. Это война его покалечила. Валика знала это и понимала несчастного. А Липтар слушался ее, как малый ребенок.

Профессор молча смотрел на посетителя, и ему казалось, что сигарета в его руке становится все тяжелее, вот уже и пальцы с трудом удерживают ее.

— Липтар знает, что господин профессор — супруг Валики. Настолько-то он понимает. И если он позвонит, пожалуйста, не гоните его, пусть он посидит в комнате Валики, он не причинит беспокойства, просто несколько минут посидит и посмотрит. И еще, не откажите, пожалуйста… Ведь нетрудно сказать ему несколько добрых слов, и тогда он снова будет спокоен целый месяц. Он и Валику-то навещал нечасто, приблизительно раз в три недели.

Профессор выпроводил уполномоченного, который под конец попросил у него что-нибудь почитать, затем сел к окну. На подоконнике стоял бокал для вина, которым он сыпал корм, теперь он постоянно держал его в комнате. Фрици уснул, но усы его настороженно подрагивали, лапы дергались: должно быть, пес видел во сне, будто он бежит. «Бег во сне, — усмехнулся профессор. — Каким может быть бег во сне? По-видимому, такого просто не существует».

Позднее профессор успокоился настолько, что даже пытался сосредоточить свои мысли на работе. А мозг помимо его воли подсчитывал, сколько он получит за эту квартиру, если ее продать, и как организовать переезд, к чьим услугам ему пришлось бы прибегнуть. У него девять тысяч книг, и кто-то должен будет их упаковывать. Когда они переезжали сюда, упаковывала Вали.

Он прошелся вдоль книжных полок и представил себе картину, как трое подсобных рабочих, сидя на корточках, связывают стопки, а он подает им книги, и Липтар тоже стоит где-то здесь же, сзади, никому не мешает, только все качает и качает головой и озирается по сторонам, и Фрици с лаем кидается на каждого постороннего, чешется, сидя на ковре, и голуби на карнизе воркуют низкими грудными голосами. Позднее он пришел к выводу, что в переезде нет смысла. Лишь поначалу трудно было свыкнуться с мыслью, что он давно умер, а Вали жива.

Перевод Т. Воронкиной.

Пал Сабо

ПОШЛИ, МУЖИКИ!

Члены комитета по разделу земли быстро, размашисто шли впереди. Остальные двигались на некотором расстоянии. Нельзя сказать, чтобы они шли по-солдатски или парами, — вовсе нет. Шли по-крестьянски. Вразброд. Гуртом. Они шлепали посреди поля, перепрыгивали через делительные канавки и насыпки, разгребая воздух, боролись с грязью на пашне, чтобы перебраться с одной стороны гурьбы на другую. Ведь привередливы мужики. Все им кажется, что другим легче идти.

Вот они и выбирали дорогу.

Тихо сыпалась дождевая пыль. Мужики втягивали головы в воротники. Погода стояла мокрая, зябкая. Была середина марта — первый день раздела земли.

До сих пор понаписали кучу имен, складывали, вычитали, пересчитывали, одних выбрасывали из списка, других вносили; намаялись с этим делом вдоволь. Но довели до конца, и вот оно — каждый сжимает под мышкой колышек, на котором написано его имя, имя будущего владельца своей земли.

— Эй, мужики, зачем мокнуть-то? И завтра успеется! — откуда-то сзади выкрикивает один из крестьян, которому не спится вот уже несколько ночей подряд. Никак не может решиться. Принимать ему землю или нет? Ведь старые хозяева могут вернуться; так и в восемнадцатом было — отца его тогда до полусмерти избили епископские прихвостни. До сих пор бок волочит.

— Может, боишься, что дождик межи размоет? — куражится кто-то в середке. С этим человеком лучше не связываться. Мужик этот обычно бравый и задиристый, но сейчас вид у него, прямо скажем, раскисший. Башмаки продырявились, и ноги промокли. Он мерзнет. Лицо синее, как баклажан, с носа капает.

— Когда на поденщину ходил, небось не боялся дождя? — гаркает другой мужик, и тут уж всем миром наваливаются:

— Коли боишься, валяй назад! Гляньте-ка, господином успел заделаться! Не угнаться