Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

одну очередь, в любую секунду ожидая ответных выстрелов либо со стороны генерала, либо от выбегавшей во двор охраны. Но человек, стоявший в нескольких шагах от него, поднял вдруг руку, и все замерли как на стоп-кадре, показалось, что воздух во дворе, уже по-ночному прохладный, сгустился и стал концентрированным от запахов пороха, крови и цветущего кустарника за спиной Мунифа.

Мальчишка попытался снова нажать на спусковой крючок, но вдруг что-то обрушилось на него сзади, на затылок и плечи. Он не успел почувствовать боль, только скользнуло по краю сознания сожаление, что все слишком быстро закончилось. Это кто-то ловкий подкрался все же с тыла, едва Муниф покинул надежную и глубокую тень под кустами.

Очнулся он будто бы сразу, на самом деле за окном уже начался рассвет, не принесший ни облегчения, ни надежды. Он лежал на каменном полу, наверное, в подвале особняка и видел слабый свет над собой, который источало узкое полуподвальное окно, забранное решеткой. Двое в военной форме, увидев, что он открыл глаза, ни о чем не спрашивая, стали его бить ногами, поскольку он лежал прямо перед ними. Сразу хрустнуло ребро под тяжелым армейским ботинком, лицо и без того было залито кровью, как видно, после того, как его сзади ударили по голове еще во дворе. Били недолго, иначе бы все закончилось слишком быстро. Его не собирались убивать, просто хотели проучить. Но проучить довольно жестко, явно по приказу, а не по собственной инициативе. Если бы по собственной, убили бы — это желание читалось в их глазах.

Причем убили бы еще ночью, во дворе. Никто не стал бы разбираться, кто он и откуда. Прикопали бы здесь же, под забором, в корнях тех душистых кустов. Правительственным войскам тоже нужно было перемирие, а дохлый мальчишка посреди двора переговорщиков, тем более из местных, — это провокация и срыв переговоров. Они первые этого не допустят, скроют преступление, и дело с концом. Его и сейчас убить не поздно.

Муниф, сглатывая кровь, понимал зыбкость своего положения и чувствовал себя мертвецом. Собственно, он мысленно уже умер, когда Рушди ему дал в руки автомат, тот самый, которым он играл в детстве, который воспринимал уж если не как игрушку, то как нечто обыденное, как отцовскую саджаду[15], как семейный Коран в бархатном мешочке, как кусочки ладана, красноватые и лимонные, хранившиеся в черной шкатулке, оставшиеся с рождения Мунифа и Муслима, — остатки былой роскоши. Последние годы покупали более дешевую мирру, по запаху она отличалась не столь существенно. И эта «игрушка» стала смертью, когда обрела убийственную начинку в виде магазина с патронами.

Муниф едва различал перед собой ботинки военных. Кровь склеила ресницы. Но ему и не хотелось открывать глаза. Вдруг он услышал голос — низкий, бархатистый, вкрадчивый:

— Я же просил не калечить! Позови Захаба с его прикладом.

Прозвучало это устрашающе.

Но Захабом оказался врач. Правда, довольно зловещий, с чемоданчиком, из которого с брезгливым выражением очень смуглого лица он достал марлю и какие-то бумажные свертки. В одном из них оказались стерильные иглы, в других вата и бинты. Доктор велел Мунифу сесть, и, когда тот не смог из-за боли в ребрах, Захаб сказал кому-то за своей спиной:

— Его бы надо обезболить. Может развиться болевой шок.

— Так обезболь! — повысил голос главный.

Муниф наконец разглядел говорившего — тот самый человек, что стоял во дворе. Только теперь при слабом свете стало ясно, что этот тип совсем не похож на генерала, гораздо моложе, мукадам от силы, а не генерал, хотя виски седые.

Глаза колючие, умные, он и не пытался маскироваться под доброго дядюшку. Циничный военный человек, который продумывает каждый свой шаг. Если он пока и оставил Мунифа в живых, то это напоминало эксперимент, опыт, когда, скажем, тебя в пустыне укусила какая-то тварь, хорошо бы ее поймать и принести врачу, чтобы понять, каким ядом ты отравлен.

В данном случае неизвестный подполковник хотел разобраться, что за гаденыш вылез в ночи из кустов, кого винить в покушении, кто из охраны прошляпил и как можно использовать мальчишку в идущих переговорах, ведь подполковник не мог не понимать, что самостоятельно пятнадцатилетний парень в охраняемый особняк пробраться не смог бы — задействованы нешуточные силы со стороны новоявленных хуситов.

Муниф ошибался в одном — подполковник уже знал, кто лежит перед ним на бетонном полу, кто он, этот окровавленный мальчишка со слипшимися густыми вьющимися волосами, со взрослым лицом, искореженным гримасой не боли, а предчувствия скорой смерти. Подполковник много видел погибших на поле боя, и чаще всего их лица коверкала похожая гримаса. Посмертная маска. Оскал белых зубов на лице, перепачканном землей и кровью, уже застывшей коркой.

— Захаб, откуда столько крови? Он ранен, что ли?

— Не думаю, — доктор склонился над Мунифом и обнаружил продолжавшую кровить рану на ладони. — Тебя спасла эта рана, сейиди[16], — заметил Захаб. — Он не смог бы нормально стрелять при таком ранении.

— Порезался о стекло, когда лез через забор, — вмешался один из охранников. Он тут же заткнулся, так как подполковник взглянул на него настолько свирепо, что любой бы понял — судьба и карьера его решены.

— Приведи его потом ко мне, когда обработаешь рану и он сможет говорить, а не стонать.

Захаб разложил свой инструмент прямо на полу рядом с Мунифом. Достал иглу, вдел в нее нить, которую вынул из одноразового пакетика. Обещанное обезболивание он делать не стал. Муниф, оглохший от собственного крика, пока ему зашивали рассеченную ладонь, а затем и бровь, подумал, что это было все же негласное распоряжение подполковника — так с ним обойтись. Чтобы понял, прочувствовал всеми фибрами, что стоит на грани и не в его положении быть несговорчивым.

Завершив свои манипуляции, Захаб оттер лицо мальчишки салфетками, остро пахнущими больницей и спиртом. Муниф сейчас, как никогда, чувствовал себя в руках Всевышнего и то, что, наверное, пока не пришел его срок.

— Тебя предали, Муниф. Генерал, за чьей жизнью ты пришел, уехал за два часа до того, как ты перелез забор, — сказал ему подполковник, когда Мунифа к нему привели.

Мальчишка не поверил. И у него были основания так думать… В комнате, где на ковре сидел подполковник, на низком столе перед ним стояло блюдо с ароматной козлятиной и рисом. Пошатывающегося пленника усадили напротив, даже подложили под спину подушку, но не из жалости, а чтобы он не завалился на спину. Захаб все-таки вколол ему обезболивающее, и Муниф слышал слова подполковника как сквозь вату.

Не