Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

– Я почти все поняла, кроме того, как старый Зильбер находил того, кого хотел… проредить? Генетическое тестирование появилось не так давно, к тому же, невозможно представить, как взять такое огромное количество образцов ДНК.

– Ничего подобного и не требуется. Не могу открыть всех подробностей, но сообщество, к которому я принадлежу, еще более двухсот лет назад разработало своего рода методу, благодаря которой возможно определить время рождения определенного человека с точностью до минуты. Сейчас в стране ежеминутно рождается всего трое младенцев, а в Петербурге гораздо, гораздо меньше. Если иметь через доверенных лиц доступ к метрическим книгам, а потом к записям родильных домов…

– И что же, все двести лет ваше общество занималось лишь тем, что пропалывало грядку, на которой должна была произрасти в итоге Мария Аристарховна фон Зильбер?

– Вам это представляется странным? – он опять отвернулся к окну. – Посмотрите сюда. Что вы видите?

Солнце уже зашло, опустились серые сумерки, и сейчас с высоты город казался пугающе бескрайним, как холодный лабиринт из асфальта и камня, простирающийся до горизонта, размытого в серой промозглой дымке.

– Я вижу мир, который к концу своего существования зашел во все возможные тупики и не в состоянии уже из них выбраться. Любой, кто обладает достаточно внимательным взглядом, а главное, смелостью признавать очевидное, увидит это в трескучем житейском шуме, в громе и грохоте новостей, в потере не только внятного представления о смысле существования человечества, но и самого понятия того, что есть человек. Позвольте поинтересоваться, что вами движет по жизни, Алина Сергеевна?

– Мое личное ощущение правды.

Амон усмехнулся.

– Помните, как у Пушкина: «Нет правды на земле, но правды нет и выше». Это звучало в его времена очень смело, но я продолжу: нет правды на земле, и нет никакого «выше». Страшно, когда мир людей представляется тонкой линией меж двумя безднами, равно полными монстров, и еще страшнее, если никаких монстров не существует, но есть только бесконечная пустота. Ад опустел, все демоны здесь, но и небеса пусты тоже, ибо и ангелы тут, настоящие истребители, боги-убийцы. Наш лукавый и хитроумный мозг придумал для нас сказку о душе и бессмертии, чтобы немного смягчить ужас ожидания неминуемой смерти – так поступает родитель, успокаивающий ребенка, боящегося темноты. Но тем и отличается взрослый, что имеет мужество смотреть в эту темноту смерти в упор, не утешая себя сочинениями о загробных радостях и добрых богах. Нас никто не придет спасать; если хотим спастись, мы должны сами установить на Земле ту самую правду, без помощи Бога или героя. Но вот только мы все перепробовали, да ничего не выходит, ибо сил и способностей обычного человека для того недостаточно. Мы как вид достигли точки бифуркации, в которой или погибнем, например, уступив место новой небиологической форме разумной жизни, или пройдем ее, но лишь при условии, что сможем эволюционировать, измениться. Так неужели содействие этой эволюционной цели не есть достойная миссия, которую можно исполнять не двести, но две тысячи, или же двадцать тысяч лет? Истинное бессмертие в том, что мы оставляем после себя: учеников, книги, изобретения – то, что не смогут растранжирить и погубить жадные до денег наследники, чего не уничтожить самому времени. Я хочу покинуть этот мир, зная, что стоял у истоков нового, преобразившегося человечества.

– Так что же вы предлагаете мне помимо дружбы на расстоянии с баронессой фон Зильбер? Постоять рядом у истоков?

– Я предлагаю вам выбор, – веско ответил Амон, – ехать вместе с нами на поезде или броситься под него, зная, что этим его не остановить и что он все равно продолжит ехать своей дорогой. Билета в бизнес-класс не обещаю, но поверьте, оказаться даже в экономическом будет куда предпочтительнее, чем остаться со всеми прочими на перроне.

– И что вы сделаете, если я откажусь?

– Ничего, – Амон печально покачал головой. – Я просто уйду, но очень скоро явится кто-то другой. И поверьте, этот исход огорчит всех нас, включая мою госпожу.

Он слегка поклонился и направился к двери. Алина осталась сидеть в кресле.

– В коридоре вас ждет небольшой знак внимания, – обернулся Амон на пороге, – скромный подарок, просто затем, чтобы помочь вам принять правильное решение.

Снова негромко щелкнул замок. Алина еще посидела немного, ожидая, когда уймется злая нервная дрожь, потом встала, включила свет и вышла в прихожую.

В нос ударил тошнотворно знакомый приторный запах. Перевязанный красной лентой, на перчаточном столике лежал огромный букет из длинных лилий ядовито-белого цвета.

Глава 25

Время Усадьбы Сфинкса подходило к концу.

Это явственно ощущалось во всем: в промозглом дыхании настороженно молчаливых, сумрачных коридоров; в жирной холодной копоти на стенах; в напряженной тишине за столом в Обеденном зале; даже в подгоревшей остывшей каше, ныне зачастую составляющей единственное блюдо завтрака.

Стало необычно рано темнеть: такое случается поздней осенью; только вчера, казалось, в это время солнце еще силилось пробиваться сквозь плотные тучи, сероватым свечением охватывая небосвод, а сегодня в тот же час уж не просто сумерки, но кромешная тьма, в которой гудит и воет невидимый ветер.

– Как будто стучится кто-то, – сказал Никита, прислушавшись.

– Это дверь на балкон, – отозвался Эльдар. – Она постоянно болтается, закрыта неплотно.

В те дни мы, словно наши первобытные предки, инстинктивно стремились собраться потеснее вокруг огня, и даже Машенька, обыкновенно чуравшаяся компании, иногда присоединялась к этим по большей части безрадостным посиделкам в Верхней гостиной. Сначала она любезничала, пыталась оживить общество разговорами, смешными историями, и даже предлагала сыграть в карты, но не преуспела: ее веселость пугала, выигрывать было страшно, а поддаваться никто не хотел. Тем не менее, будучи ныне фактической хозяйкой Усадьбы, Машенька не оставляла воспитанников без своего внимания, пусть даже в том, чтобы сидеть у огня у нее не было никакого практического резона: в отличие от комнат третьего этажа, где властвовал цепенящий холод, покои Девичьей башни согревались огромным камином. Все знали, что я уже перебрался туда, несмотря на то что мы с Машенькой не делали по этому поводу никаких объявлений и на людях старались изображать приличествующую дистанцию; впрочем, наше фактическое сожительство было всеми воспринято с равнодушием.

В гостиную вошел Граф. Он коротко поклонился и встал у порога. Машенька отвела задумчивый взгляд от каминного пламени, посмотрела на него и спросила:

– Что папа?

– Пьяны-с, – ответствовал Граф. – Ответа дать не смогли, только потребовали еще мадеры.

Машенька вздохнула и переменила скрещенные на пуфике ноги.

– Что ж, если ситуация затянется более, чем на неделю, я сама решу