Психопат (сборник) - Наиль Ниязович Муратов

реальная иллюзия, как и сама жизнь. В сущности, они – две грани одной геометрической фигуры, обладающие зеркальной симметрией. Как ты собираешься различать их, если порой это не под силу даже мне?

Судя по всему, ему нравится морочить голову собеседнику, причем юный мой оппонент бессовестно пользуется тем, что со сна я соображаю далеко не лучшим образом. Не исключено, что у маленького извращенца просто такое хобби – издеваться над пациентами в момент, когда они только-только проснулись и не в состоянии ответить достойно. Возможно, этот фокус помогает ему поднять собственную самооценку.

– Конечно, – назидательно продолжает мальчонка, – при желании найти отличия между иллюзией и реальностью все же возможно. Вот один из примеров: во сне, даже целительном, время течет иначе, и это невозможно не заметить.

Скосив глаза на циферблат настенных часов, тупо наблюдаю, как секундная стрелка необычайно медленно переползает от деления к делению.

– Ну вот, – удовлетворенно замечает паренек, – взгляд в правильном направлении – это шаг к познанию истины!

– Ты не мог бы заткнуться? – не очень вежливо предлагаю я.

В конце концов, причиной замедленного хода часов может быть, например, пониженное напряжение. Кстати, не сам ли юный террорист это устроил?

– Вижу, ты все еще сомневаешься! – нетерпеливо восклицает он. – Поверить в очевидное всегда непросто.

– Я вот сейчас встану и уши надеру!

Мой тон пареньку, конечно, не по нраву, но он этого не показывает. Смотрит на меня снисходительно, а потом невозмутимо замечает:

– Давай, попробуй!

Маленький ублюдок прекрасно знает, что делает: я и пальцем не могу пошевелить. Похоже, у него накопился богатый опыт общения с пациентами клиники. Ладно, сдаваться рано, попробуем подобраться к противнику с тыла.

– Э, да ты ловкач, юноша! Небось, батарейку в часах поменял на разряженную?

– В этих часах нет батарейки! – охотно поясняет он. – Они работают от сети. Если присмотришься внимательнее, увидишь на стене провод.

Провод на стене действительно наличествует, но вряд ли это что-то доказывает. Разве только одно – парень начинает раздражать по-настоящему. Ужас как хочется надавать ему по шее, но он, похоже, все предусмотрел: мне по-прежнему не удается пошевелить ни рукой, ни ногой. Проклятый фимиам!

– Дело вовсе не в фимиаме! К твоей обездвиженности наркотик не имеет отношения! – доверительно сообщает мальчик. – Ты просто не хочешь рассуждать здраво и потому ищешь отговорки.

– Да я никогда и не стремился рассуждать здраво! Здравомыслие – удел большинства, а я к нему не отношусь! – заявляю не без гордости.

– Конечно, – соглашается он, – но ты не относишься и к меньшинству. Твоя проблема – одиночество!

– Не тебе об этом судить! – резко возражаю я. – Скорее всего, это твоя проблема!

– Может быть да, а может быть нет! В любом случае, ты высказал мудрую мысль. Наша трудность всегда будет заключаться в том, что я могу понять тебя, а ты меня – нет.

Пожалуй, для мальчика он слишком велеречив. Складывается впечатление, будто ему заранее известно все, что я намереваюсь сказать. И это тонкое артистичное лицо! Что за странный тип! Может быть, он – карлик, внешне выглядящий как ребенок? Уж не мой ли облаченный властью недруг прислал его, надеясь, что со сна я проговорюсь о чем-то существенном?

– Ты ошибаешься! – спокойно говорит он. – Я никому не подотчетен.

Это что – ясновидение по Мессингу? или иной подобный фокус? Вот ловкач! Может, он научился читать мысли по выражению лица?!

– Тебе пора уже обо всем догадаться! – замечает он. – Иначе диалог теряет смысл.

Следуя за его рассеянным взглядом, подмечаю, что стрелки часов уже почти совсем остановились. Стена вокруг циферблата погрузилась в густую тень, и в ее безграничной глубине зажглись первые звезды. Проходит минута, другая. Я теряю время, пытаясь разгадать происходящее, и вдруг понимаю, что потерять время, если оно остановилось, невозможно. Только после этого остроумного умозаключения в моей одурманенной фимиамом голове рождается, наконец, простое объяснение происходящему. Поднимаю руку, сразу утратившую неподвижность, и, погрозив мальчику пальцем, не без гордости сообщаю:

– Ладно, я догадался! Ты – плод моей фантазии! Черт побери, неужели я все еще сплю?!

Его смех так заразителен, что невольно начинаешь чувствовать себя проигравшим. Но нет, победа на моей стороне: небрежно кивнув, паренек неохотно признает, что я прав.

– Поздравляю, ты сделал важный шаг! – напыщенно произносит он. – Но пока нашел только половину ответа.

– Да ладно тебе! Не старайся унизить меня, мы оба понимаем, что в действительности ты не существуешь, а я беседую сам с собой.

– И да и нет! Подумай, разве не может нечто находиться внутри тебя и одновременно вовне? В таком случае, разговаривая с собой, ты можешь обращаться к чему-то большему, чем ты есть сам.

– То есть к тебе! – Мой ирония в который раз остается неоцененной, мальчик не улыбается. Мысль, которую он упорно пытается мне внушить, на редкость проста: я удостоен внимания некой высшей субстанции. Ирония в том, что, поселившись в моем мозгу благодаря действию фимиама, она ведет теперь со мной нравоучительный диалог.

– Можно взглянуть на это и так! – подтверждает мою догадку паренек. – И что? Ты готов к диалогу?

– А почему бы и нет! Что, вообще-то, от меня требуется? – отвечаю с достоинством. – Какие вопросы тебя интересуют?

– Твоя дальнейшая судьба – вот главный вопрос. И требуется от тебя для равноправного диалога лишь одно – вера! Уверуй, что я существую независимо от твоего сознания, и ты сможешь измениться!

– Предположим, уверовал. А потом, когда проснулся, взял да и послал свою новоприобретенную веру подальше. Что на это скажешь?

Он смотрит на меня с сожалением. Этот взгляд, полный сочувствия, искаженное от страдания лицо. Ему что, действительно не все равно? С чего вдруг он стал таким сердобольным?

– Истинно скажу тебе, веру трудно приобрести, но еще труднее потерять!

Ловлю себя на мысли, что внимаю порожденному собственным подсознанием фантому как самостоятельной личности. Какая все же чушь приходит в голову! И хотя нет ничего глупее, чем разговаривать с самим собой, продолжаю:

– Хорошо, предположим, что, проснувшись, я уже не сочту нашу беседу занимательной. И, бодрствуя, посмеюсь над своим сновидением. То есть над тобой!

– Исключено! – без колебаний отвечает он.

– Почему же? От осмеяния не защищен никто. Даже такая, скажем прямо, колоритная личность, как ты.

– И все же ты не сможешь этого сделать! – сообщает он с грустью.

– Интересно, что есть в природе такого, что способно мне помешать? – интересуюсь с ухмылкой.

– То, что ты не проснешься.

Его слова заставляют вздрогнуть. Что за странная реакция на собственный бред, самочинно разгуливающий по закоулкам сознания! Горько улыбаюсь: в этом мире верить нельзя никому, и в первую очередь самому себе. Но беда заключалась в том, что мальчик, развалившийся в кресле напротив меня, не пытался меня обмануть!

– Лидия? – спрашиваю его тихо.

Он только кивает головой.

Вспоминаю укол, который она сделала. Янтарного цвета жидкость, деловито вливающаяся в вену. В прошлый раз раствор был прозрачным. Мне тогда удалось выжить. Какой препарат Лидия набрала в шприц сегодня?

– Почему она это сделала?

– Думаю, ты сам способен дать ответ на этот вопрос!

– Обычная ревность? – интересуюсь я. – Похоже, все