Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

class="p1">— Заехал в Сааду на могилу брата и навестить племянников, — спокойно сказал он, — если надо, могу сам доложить об этом генералу. Кто мне запретит навещать близких? А при чем тут мальчишка? Он хотел обворовать меня на базаре, а я вспомнил о своем обете, данном еще пять лет назад, — помочь бесприютной душе, сделать добро, так же, как ты сделал когда-то, оказал мне милость. Я, кажется, говорил тебе про тот обет. Как ты узнал о мальчишке?

— Не вздумай лезть со своими откровениями к генералу, глупец! Это я могу оценить твою доверчивость, граничащую с глупостью. Ты прешь прямолинейно, как танк, забывая, что на тебе нет брони. Забудь о своей поездке! А мальчишка зажигал вечером свет в твоей квартире, а я ведь знал, что ты в отъезде, спросил соседа, он сказал, что ты привел африканца в дом. С ним это не одно и то же, что с тобой. Тебя я взял потому, что отчасти был виноват в твоем сиротстве.

— Отчасти? — не удержался Муниф.

— Напрасно иронизируешь. Несколько лет назад за такой выпад ты получил бы хорошенькую оплеуху. Сейчас ты все-таки мужчина, но это тем более не отменяет хоть толику уважения, которую ты должен проявить к старшему. Ты всегда считал, что я использую тебя как информационный повод, чтобы раскрутить идею великодушия тогдашней власти ко всем без исключения йеменцам. Власть уже сменилась… — он потер лицо ладонью, широкой и смуглой, так делает усталый человек. — Ну год, ну два я мог использовать этот «информационный» повод. Как ты думаешь, что было бы дальше? Стал бы я тебя держать около себя столько лет? Даже если ты наивно полагаешь, что у меня на тебя были далеко идущие планы как на представителя племени, то это имело бы смысл, если бы ты был, скажем, сын Хусейна аль-Хуси. Ты брат героя, с этим не поспоришь, но, в сущности, беспородный, такой же беспородный, как и я. Как видишь, я не чванлив. Не пытаюсь продемонстрировать свое эфемерное превосходство. Нет. Просто объясняю суть. Но ты оставался жить у меня. Ходил в школу, получил образование.

— Ты выбрал профессию за меня, — уже менее дерзко напомнил Муниф.

— Тайиб получил точно такое же образование. Я выбрал для тебя то, что ты смог бы осилить на тот момент. Ты умел стрелять, знал, что такое война… Я видел, понимал, что ждет нашу страну в дальнейшем — нас не оставят в покое. А потому необходимо уметь воевать. Сейчас это самая востребованная профессия. Любителей в этом деле хватает. Бегают чумазые в футе и пыльных сандалиях, с автоматом, но они пушечное мясо. А профессиональные военные, знающие основы тактики и стратегии, на вес золота и у нас, и в особенности у хуситов, — он бросил быстрый взгляд на Мунифа, глаза с красноватыми белками были цепкими и проницательными. Но Муниф, как всегда, оставался молчаливым и невозмутимым. — Ты удивительно безэмоциональный. Я даже как-то советовался с психологом по поводу такого твоего поведения, и мне сказали, что это следствие перенесенного стресса, с годами, может, пройдет. Пока динамика отрицательная, — улыбнулся он. — Хотя такие лица, бывает, спасают жизнь, — тебя не прочтешь. — Он помолчал и добавил: — Я не знаю, как сложится жизнь, но мой опыт подсказывает… — он осекся и снова умолк надолго. Когда заговорил, Муниф, вздрогнув внутренне, стал смотреть на него пристально, настолько непохожей на Джазима показалась интонация: — Как бы ни сложилось, я хотел тебя попросить быть милостивым ко мне и моей семье.

Теперь Муниф молчал не по многолетней привычке, а в самом деле потеряв дар речи. Джазим просит не убивать его?! При каких обстоятельствах такое возможно? И как может статься, что жизнь полковника будет зависеть от приемного сына? Надо было как-то прореагировать, хотя бы удивиться, но Джазим воспринял такую реакцию Мунифа как должное. Дескать, принял к сведению и ладно.

Джазим вел себя все более странно, словно вопреки своим словам все-таки не считал Мунифа таким уж безродным и бесполезным. Складывалось впечатление, что он в курсе переговоров Мунифа с хуситами, но ведь странности в поведении Джазима начались еще до отъезда приемного сына в Сааду. Либо, что совсем немыслимо, он каким-то образом узнал о той крайней заинтересованности хуситов в персоне Мунифа, в его судьбе и нынешней карьере, о которой упоминал Рушди. У Джазима, очевидно, существовали свои источники информации у хуситов.

«Интересно, это не тот же самый источник, который предал девять лет назад Хусейна, и в том числе моего брата? — подумал Муниф. — Неужели Джазим настолько боится хуситов и так высоко оценивает их шансы взять власть в Йемене, если заранее просит милости? У кого? У меня, его курьера, шестерки, пусть и при погонах, у “беспородного” щенка, как он меня только что охарактеризовал, и, надо сказать, довольно метко».

Муниф не страдал тщеславием, знал свое место и потому легко приживался в любом коллективе — и в школе, и в училище.

«Что от меня может зависеть? Тем более судьба такого человека как полковник Джазим, приближенный генерала Мохсена. Да если даже предположить, что ему кто-то сливает информацию от хуситов, то нет никаких серьезных предпосылок к тому, что я, во-первых, вернусь в их стан полноценным членом, во-вторых, займу при этом высокое положение. С чего бы? Одни домыслы и догадки. Если только сверхчутье Джазима, которое выработалось у него за годы маневрирования под началом генерала Мохсена и вообще службы во властных структурах».

Джазим завел разговор о продаже оружия, соскочив с темы, странной и скользкой для них обоих. Муниф вздохнул свободно. Но после слов Джазима о милости решил, что надо особенно проверять, нет ли слежки, памятуя и о словах Рушди, что хуситы о нем все знают. Тотальная слежка может привести к смерти теперь, когда он скрывает кое-что похлеще связи с хуситами. Работа на другое государство — это и гарантированная казнь в стане правительственных сил, и смертный приговор в среде хуситов.

Начало февраля 2014 года, Сана, Йемен

Внизу лавка обувщика, увешанная плакатиками в поддержку власти и Хади, никакой крамолы, всякие побрякушки, обереги, вырезки из западных журналов, сандалии, подвешенные на бечевку, как рыбы на кукан, подхваченные за жабры. Эти «гирлянды» раскачивались от сквозняка, источали запах кожи, едкого клея и пота. Висели под низким потолком несколько керосиновых ламп на случай отключения электричества или просто для антуража, парочку из них можно было смело принять за лампу Аладдина. Не исключено, что сам джинн давно из лампы